Технологии — это зримое воплощение нашей способности открывать и использовать законы природы посредством работы разума. Но почему мы избрали этот путь? К каким методам мы прибегаем и чем это может закончиться? Хотя мы и можем считать технологию инструментом, зависящим исключительно от прагматических и утилитарных соображений, в действительности мотивы, стоящие за технологическим прогрессом, редко бывают столь прямолинейными. Логические суждения, рожденные рациональной способностью нашего разума, должны проложить путь сквозь буйное, хмельное кабаре психики. Технологии проходят сквозь ткацкий станок культуры с ее мифами, мечтами, жестокостями и вожделениями. Вряд ли можно сказать, что колоссальная ма-шинерия войны или индустрия развлечений вытекают из разумной необходимости, какой бы совершенной ни была их реализация. Напротив, их чертежи расчерчены прямо по пламенеющему сердцу человека.
Взаимозависимость культуры и технологии означает, что технологии старого мира, даже представленные самыми логическими, искусно изготовленными объектами, тем не менее должны делить космическую сцену с богами, чудесами и анимистическими силами. По мнению французского антрополога Брюно Латура, древние люди и примитивные племена сплетали абсолютно все — животных, инструменты, медицину, сексуальность, родовые отношения, растения, песни, погоду — в одну невероятную сеть, объединяющую сознание и материю. В этой сети, которую Латур называет антропологической матрицей, не существовало даже строгого разделения на природу и культуру. Эта матрица состояла из «гибридов» — «говорящих вещей», которые принадлежали одновременно природе и культуре, реальному и воображаемому, субъекту и объекту. Возьмем, к примеру, инуита,[2] который охотится на канадского оленя и убивает его. На одном из уровней представления зверь — это жирный, вкусный объект, используемый инуитом и его племенем совершенно рационально для удовлетворения обычных человеческих потребностей. Но олень не только дает инуиту пищу и отличные нитки: одновременно он выступает как священный дух, сверхъестественный актер космологической драмы, ритуально воспроизводимой в молитвах, каждодневных ощущениях и обрядах инуитской жизни. Олень, оружие, а также сон, наведший утром охотника на след оленя, — все это «гибриды», все это — части коллективной песни, которая не может быть поделена на мифологию и конкретную реальность.
Большинство из нас не мыслит таким образом сегодня, потому что мы в основном осовременились, а современное состояние отчасти означает присутствие огромного концептуального барьера между природой и культурой. Латур в своей книге «Мы никогда не были современными» окрестил этот барьер «Великим Разделением» и отнес начало его возникновения к веку Просвещения, когда механистические воззрения Декарта овладели натурфилософией, когда были заложены краеугольные камни в фундамент современных социальных институтов. По одну сторону Великого Разделения находится природа, безгласный и целиком объективный мир «там», тайные механизмы которого вскрываются бесстрастными учеными мужами, использующими технический инструментарий для усиления своего восприятия. Человеческая культура лежит по другую сторону преграды, «здесь», в самоосознающем себя мире историй, субъектов и борьбы за власть, которая развивается независимо от мифических ограничений, накладываемых природой. Великое Разделение, таким образом, разочаровывает мир и возводит человека на трон в качестве единственной действующей силы космоса. С позиций парадигмы Великого Разделения технология — это просто инструмент, пассивное расширение человека. Она не обладает автономией; она не изменяет природный мир, а просто воздействует на него.
До сих пор все это звучало достаточно банально. Отличие Латура от большинства мыслителей заключается лишь в его провокационном утверждении о том, что современный западный мир никогда не покидал антропологическую матрицу. Вместо этого он использовал концептуальную уловку Великого Разделения, чтобы отвергнуть вездесущую реальность гибридов, этих «субъект-объектов», которые перешагивают через барьеры между культурой и природой, деятелем и материалом. Это отрицание освободило Запад от неизбежно консервативной сущности традиционных обществ, где создание новых гибридов — новой медицины или оружия — всегда сдерживалось тем фактом, что новые эффекты разобьют матрицу реальности. Отринув гибриды, Европа Нового времени парадоксальным образом довела их производство до ошеломляющих масштабов: новые технологии, новые научные и культурные перспективы, новые социополитические и экономические реалии. Запад драматически перестроил «мир», не осознавая системных последствий своей творческой активности, которые сказались на «независимой» фабрике общества — даже если не принимать во внимание то, что случилось с нечеловеческим миром камней и зверей, снабжавших эту фабрику материалами.