Пен закрыл глаза и медленно выдохнул. Потерять свои пальцы в обмен на ветку Тейнквила. Вряд ли он такое забудет.
…Спускайся вниз. Забери с собой мою ветку…
Пен осторожно начал спускаться с дерева, оберегая свою травмированную руку, по–прежнему прижав ее к груди. Спуск был долгим и утомительным, а когда он был в десятке футов от земли, то поскользнулся и упал, сильно ударившись о землю и вновь побеспокоив руку. Резкая боль заставила его закричать. Он залился потом, пока дополз на карачках до ствола этого древнего дерева и прислонился к нему спиной. Боль пульсировала в пальцах, а ткань, в которую они были обернуты, вся пропиталась кровью. Он почувствовал тошноту и слабость.
…Отойди от меня и сядь…
Он оторвался от дерева и нашел тот кусок земли, на котором сидел ранее. Он с трудом опустился на землю, скрестил перед собой ноги и склонил вниз голову, так как почувствовал головокружение. Он увидел, как из–под земли снова появились корешки Тейнквила и начали гладить его одежду и сапоги. Он приподнял штанины, чтобы корешки могли коснуться его кожи и дерево смогло с ним связаться. Он вытянул свою руку, чтобы самому к ним прикоснуться.
…Размотай ткань на пальцах. Возьми сок с конца моей ветки и нанеси его на свои раны…
Пен немного помедлил, затем размотал испачканную ткань. Огрызки его пальцев были покрасневшими и воспаленными, из них по–прежнему сочилась кровь. Здоровой рукой он собрал сок, выделявшийся из конца ветки Тейнквила, и осторожно намазал им раны. Почти мгновенно они начали затягиваться, останавливая кровотечение и исцеляя плоть. Боль, всего несколько мгновений назад бывшая невыносимой, ослабла, став едва заметной. Он с недоумением уставился на свои пальцы.
…Возьми из–за пояса свой нож…
Он так и поступил, вновь испугавшись, что же теперь попросят у него.
…Закрой свои глаза…
Он опять сделал так, как ему сказали.
…Теперь ты должен сделать темный жезл, пока еще сильна жизнь в древесине…
Он подождал. Он не мог начать вырезать по дереву, пока не увидит, как это нужно делать. Ему должны разрешить открыть глаза. Но никакой команды, чтобы их открыть, не было. Вместо этого, изменился характер прикосновений, и общение, которое до этого проявлялось в форме слов, теперь превратилось в изображения. Он увидел в своей голове, что ему предстояло сделать, четко и понятно.
Затем случилось нечто странное. Он почувствовал еще одну руку на своей, которая направляла движения, и его собственная рука стала двигаться ей в ответ. Он начал строгать на ощупь, придавая ветке форму темного жезла. Он должен был ужаснуться от возможности сделать ошибку. Движения ножа были небольшими и замысловатыми. И были до невозможности трудоемкими. Однако образы того, что нужно было сделать, в его голове были настолько четкими и понятными, что он нисколько не колебался в своих действиях. И время, казалось, не имело никакого значения. Оно как будто остановилось, и он мог использовать его так, как считал нужным для выполнения поставленной задачи.
Он трудился весь день и весь вечер. Он не ел и не пил. Не двигался со своего места. Он был полностью сосредоточен на спокойных уверенных командах от дерева. Ничего не отвлекало его — ни тонкое жужжание крыльев насекомых, ни прохладный бриз, касающийся его кожи. Он находился в другом мире, другом времени, другой жизни.
Когда он закончил, наступила ночь, на небе появились луна и звезды, рассеивая темноту вокруг него бледными узкими лучиками, просачивающимися через лесную крону. Изображения исчезли, корешки вернулись обратно в землю и он остался один в этой тишине. Он открыл свои глаза и посмотрел на свои колени.
В его руках покоился темный жезл, шести футов длиной, такой же черно–серый, как ствол Тейнквила, гладкий и блестящий настолько, что невозможно было поверить, что он был создан из только что срезанной древесины. Его поверхность покрывал странный узор из рун, эти странные символы Пен не мог ни узнать, ни истолковать. Когда они оказались в полосе лунного света, то начали мерцать, как будто горя каким–то внутренним пламенем. Пен безошибочно смог ощутить тепло, исходящее из древесины жезла, мощная жизненная сила Тейнквила была заключена в нем.
Мальчик вытянул сведенные судорогой и болью ноги. Его рот настолько высох, что он едва смог его открыть. Ему потребовалось несколько минут, чтобы собраться с силами, встать на ноги и заковылять к тому пруду, что ранее показала Синнаминсон. Он нес с собой и темный жезл — он знал, что с этого момента везде будет его носить. Очень медленно его ноги восстановили свои силы и судороги исчезли. Пока он шел, то прислушивался к каким–нибудь живым звукам, но ни одного не услышал. С тех пор, как он устроился под деревом, он по–прежнему оставался один.