Он устало откинулся назад.
— Когда ты решила это сделать? — Голос его сорвался от захлестнувшего отчаяния. — Почему ты не сказала мне? Почему не рассказала об этом?
Пение усилилось и ослабло, как волна эмоций, рожденных дуновением ветерка.
…Что бы я тебе сказала? Что люблю тебя так сильно, что не могу представить жизнь без тебя, но я достаточно взрослая, чтобы понимать, что любить кого–то так сильно не всегда является единственным мерилом жизни? Выбор любви никогда не будет корыстным…
— Если ты любила меня так сильно…
…Я сильно люблю тебя, Пендеррин. Ничего не изменилось. Я по–прежнему люблю тебя. Но ты был послан сюда по другой причине, настолько важной, что ради нее можно пожертвовать чем угодно — даже мной. Я это знаю. Я поняла это в ту же минуту, когда услышала, как эриады разговаривают со мной. Они рассказали мне, что было нужно — не напрямую, не словами, а при помощи песни, звучания своих голосов. Я поняла…
Он закачал головой:
— Не думаю, что могу сделать это без тебя. Я даже не могу ясно мыслить. Я едва могу двигаться.
По сравнению с голосами ее сестер, спокойными, как легкий бриз жарким летним днем, ее голос зазвенел тихим смехом.
…О, Пен, это пройдет! Ты продолжишь делать то, для чего ты был послан! Ты найдешь свою тетю и вернешь ее домой. А я уже воспоминание, постепенно угасающее…
Он уставился в пространство, на то место, откуда она с ним разговаривала, пытаясь заставить себя принять то, что она ему говорит, но не смог.
Голоса охнули, загудели и снова охнули.
…Не грусти, Пендеррин…
Прошептала она.
…Я не грущу. Я счастлива. Ты ведь слышишь это в моем голосе, да? Я сделала свой выбор. Эриады попросили меня присоединиться к ним, чтобы помочь тебе и себе самой. Пока ты спал, я спустилась с ними с поверхности земли в Подземелье. Из мира солнечного света и воздуха, мира Отца Тейнквила в темноту и мир земли, мир Матери Тейнквил. У нее глубокие корни, Пен, чтобы обеспечить своих детей, дать им жизнь, дать им ту свободу, которую она сама никогда не сможет иметь. Я видела воочию, чем она является. Чем являются они оба. Объединенные в одно целое — Отец, вершки, и Мать, корешки. Один живет на поверхности, а другая должна вечно жить внизу. Ей бывает одиноко. Ей нужна компания. Я стала для нее даром от Отца Тейнквила. Однако именно этого я и хотела. Наверное, он знал это, когда посылал меня к ней. Возможно, он знает нас гораздо лучше, чем мы сами. Они очень древние духи, Пен. Они были здесь, когда рождался мир, когда Слово было еще юным и только–только появились на свет существа Волшебного мира. В их глазах мы всего лишь дети…
— Мы — Люди! — резко ответил он. — И они не знают, что именно нам нужно! Они ничего о нас не знают, потому что они не такие, как мы! Разве ты не видишь? Нами манипулировали! Нас обманули!
После этих его гневных слов наступило долгое молчание.
…Нет, Пен. Мы сделали то, что считали наилучшим. Мы оба. Я не сожалею ни о чем. И не буду. Мы сами выбираем свои жизни, и неважно, кто подталкивает нас к этом выбору: судьба, Тейнквил и что–то еще…
Он медленно вздохнул, стараясь успокоиться. Она ошибалась, он знал, что она была не права. Но ничего с этим поделать не мог. Все было сделано. Ему придется с этим жить, хотя он не мог себе представить, как он с этим справится.
— Тебе не было больно? — тихо спросил он. — Твое преображение? Не было больно?
…Нисколько, Пен…
— А что с твоим телом? Оно просто…?
Он не смог закончить свою мысль, не в силах выдержать ту картину, что сам себе представил — как она рассыпается, превращается в пыль.
Раздался мягкий, успокаивающий смех.
…В целости и сохранности в ее руках, я сплю вместе с Матерью Тейнквил, там, в земле, в темноте и тишине, где растут ее корни. Она питает меня, поэтому я могу жить. Если я умру, то перестану существовать даже в качестве эриады…
Она там внизу, в овраге, вдруг подумал он. Он, наконец–то, начал понимать. Тейнквил был и мужским и женским, отцом и матерью эриад, стволом, имеющем на одном конце ветви, а на другом — корни. Синнаминсон находилась во владениях последней, внизу, в темных глубинах, через которые они перешли по мосту. Там, где при их прохождении, зашевелилось нечто огромное.