– Опять твои штучки, Остроумова! – смеялся Димка. – Завязывай с этим! И что же они тебе про меня сказали?
– Ты выпадаешь у меня, как «Шут», или «Дурак».
– Я тебя тоже люблю.
– А что делать? – иронично отозвалась Анька. – На короля, или императора, ты не тянешь по возрасту, хотя потенциал есть. Ты неразборчив в связях и неспособен пока на длительные привязанности. Но это скорее плохо не для тебя, а для твоих девушек, которые рассчитывают на что-то серьёзное. Ты любишь свободу и постоянно меняешь девчонок, не считаешь это проблемой – и, в общем-то, это правильно.
– Ну? А дальше?
– Вокруг тебя очень много девушек, и среди них есть она.
– Кто?
– Откуда я знаю. Твои девчонки, тебе виднее, – серьёзно ответила Анька, закрывая книгу. – Ты стоишь на пороге нового светлого чувства, а больше я тебе, Васич, ничего не скажу. Всё равно ты издеваешься и не веришь!
Время подходило к семи, и в «Симбад» медленно подтягивались группки иностранных студентов. Они громко смеялись, переговаривались на родном языке и бесстыдно разглядывали русских студенток, проходивших мимо. Димке позвонили.
– Тебе не поздно?.. Как придёшь, перезвони мне, я встречу, – заботливым тоном говорил Димка в трубку.
Анька смеялась: ну и мастер же Васильев лапшу на уши вешать! Какие мы заботливые, однако, бываем…
– Очередная невинная жертва? С какого курса?
– С первого.
– Уже? – изумилась Анька. – Не прошло и недели. Как зовут-то?
Димка призадумался, глядя в полупустую пивную кружку.
– Всё понятно.
– Послезавтра мы выступаем в «Мюнхгаузене». Приходи и подруг с собой приводи, – говорил Димка, допивая остатки пива. – В десять.
– Не больше двух, – улыбнулась Анька и встала из-за стола.
– Заскочи ко мне завтра вечером. Я буду хвастаться творческими успехами.
– Ещё одна голая прелестница?
– А чего же так мало, Остроумова? Обижаешь. Как минимум три, – ухмыльнулся он. – За последний месяц. Ну, до завтра, рыжая.
Анька допивала пиво и, хитро улыбаясь, смотрела вслед уходящему Васильеву. Димка, конечно, не верил во все эти гадания, но всё равно Анька знала, что весь вечер его непослушные мысли будут снова и снова возвращаться к этому разговору. Он будет возмущаться про себя, а может быть, и вслух: будет говорить, что всё это девчачьи заморочки и дурацкие картонки с замысловатыми рисунками не могут решать его судьбу.
Всё возможно, улыбалась Аня, ведь её соседка уже купила новые кружевные чулки.
* * *Дима Васильев рисовал редко. Желание нарисовать что-либо вспыхивало внезапно, будто искра от спички, и так же быстро потухало. Он успевал нарисовать одну-две картины, сделать сырой набросок для третьей, а после – успокаивался до появления очередной особенной девчонки.
Особенными были те девушки, которых ему тут же хотелось нарисовать, причём абсолютно голыми. Затем обычно следовал одноразовый секс и потеря живого интереса к натурщице. Девочка уже не казалась Димке особенной.
К сексу он относился легко, цинично, предпочитая в свои восемнадцать лет свободную любовь традиционным отношениям, а девочек цеплял на факультете и в скромных ночных клубах студгородка. После десяти минут флирта с болтливым и долговязым Васильевым студентки были готовы идти за ним куда угодно, как мыши на звук волшебной дудки.
Одной из таких девочек стала первокурсница Таня, которую Дима нашёл в «Мюнхгаузене» два дня назад. Теперь она, голая, сидела на смятой постели и уже час отрешенно смотрела в сторону окна. Дима не следил за временем. За окном садился туман, и одна-единственная звезда тускло мерцала на чёрном небе. Дима всё рисовал её, длиннорукую, длинноногую, с мальчишеской фигурой и кофейным загаром из Литвы. Сейчас он смотрел на Таню, как на белый гипсовый шар или кувшин. Он уже не видел в ней девушку.
Димка никогда не учился рисовать специально, а получалось отлично. Ему иногда казалось, будто это не он рисует, а кто-то взял его за руку и водит по бумаге, а потом Дима удивлялся и радовался поразительному сходству серого рисунка и реальной девушки.
– Не могу больше!.. – заныла уставшая Танечка, три часа продержавшаяся в одной позе. – Спина болит, ноги затекли…
– Потерпи ещё десять минут, Танюх… – ответил Дима. – Немного осталось.
Он заканчивал рисунок, наносил последние штрихи и растирал тени. Почти никому из многочисленных друзей Дима не показывал своих картонных девушек. Разве что соседу Андрею да подруге Аньке Остроумовой. Те удивлялись: смотрели на бумагу, и казалось, что эта нарисованная девочка вот-вот улыбнётся или хитро подмигнёт, покажет язык и скажет что-нибудь такое, что заставит тебя задуматься, – так было всегда.