Еще мне нравится слово ассистент. Сразу вспоминается Полунин. Надувной телефон – это великая сила, впрочем, как и всякое другое надувательство. В чем мы, несомненно, преуспели, так это в надувательствах. Тут мы, несомненно, впереди планеты всей.
Ну и ассистент, естественно, почти обязательный атрибут любого надувательства. Или ассистентка. Это когда надо красиво. Красивая ассистентка – это половина успеха надувательства. Большая половина.
Причем большая не по размеру или там по весу, а именно по значимости. Это как в незапамятные времена бытовало определение 'кустарь одиночка без мотора'. Его и за контру-то никто, почитай, не почитал. Так что привлекательная ассистентка – это мощный мотор. Можно даже сказать двигатель. Прогресса. Потому что если двигатель, значит прогресса – устойчивый такой неологизм.
А если отбросить всю ненужную словесную шелуху – шелуха-то кому нужна, то тогда ассистентка и прогресс окажутся рядом. Как близнецы-братья. То есть синонимы. Из ассистентки, по правде сказать, брат чаще никудышный выходит, скорее сестра, но так же никто не говорит – сестра прогресса. Неблагозвучно как-то. Неудобочитаемо.
Поэтому пусть у нас будет ассистент. Даже пускай будет Ассистент. Как бы Большой Брат.
Прогресса, естественно, а вы что подумали?
А в пещере теперь живет Чудо-Юдо гороховое. Как оно выглядит – никто не знает. Потому что никто никогда его и не видел. Зато все знают, что оно там. Но местные в пещеру и не ходят. Бенедикт один раз было сунулся – чуть непоплохело.
Нехорошо так чуть непоплохело. И это правильно. Не суйся, куда не надо. А куда надо – суйся, суйся и суйся. Еще бы знать, куда надо. Только этого никто не знает. И никогда.
Стесняюсь признаться, но я никогда раньше не сочинял романов. Все сочиняли, а я не сочинял. Ну, или почти все. Я ведь как думал: сочинять романы – это дело трудное. И опасное. И неблагодарное нисколько. Потому что все, кто сочинял романы, плохо кончили. Или не очень хорошо. Как Лев Толстой, например. Ну, вы же сами всё знаете.
А я повторять не буду, чтобы не накликать. Хоть и говорят 'повторение – мать учения', говорят это с язвительной такой ухмылочкой – типа 'учись, брат, учись…'
И чего это я тут всё хожу вокруг да около. Это, наверное, потому, что я никогда раньше не сочинял романов. А теперь вот сочиняю. Хотите почитать? А что вы, собственно говоря, сейчас делаете? Не знаете? Я за вас знать что ли должен? Я за вас знать не могу.
А роман, собственно давно уже начался. Не, не так давно. В три часа пополудни. Когда, собственно всё и началось. Только никто и не заметил. Кроме Ирины.
В три часа пополудни Третий Штурман и Ассистент пили пиво. Это все романы так лучше начинать – с пива. Некоторые, правда, начинают с того, что всё смешалось. Но я пиво своим героям мешать ни с чем не буду, и вам не посоветую.
Я плохого вообще никому не посоветую. Хорошего тоже не посоветую, но это чисто, чтобы никуда подальше не послали. Пиво было теговое и очень вкусное. Потому что чешское. Не знаю, имело ли оно к Чехии какое-нибудь отношение, но именно так оно называлось. В меню. Тем вкуснее оно было, потому что пошел дождь. Вам нравится пить пиво в дождь? А чего еще в дождь делать? В футбол играть? Мне в футбол играть в дождь не нравится. Тем более если не платят.
Платить никто и не собирался. Ирина это сразу заметила, хоть и было три часа пополудни. Босс писал отчет и думал, что всё-таки придётся что-то делать с махарайкой. Третий Штурман и Ассистент пили пиво. Ларошфуко качал ветками.
Ветки уже облетели, а платить никто не собирался. Даже французы. Нет нет, не подумайте, Третий Штурман и Ассистент за пиво уже заплатили, в этой забегаловке сперва платишь, потом наливают, иначе… иначе фейс-контроль нужен, а его мало кто из посетителей смог бы пройти с первого раза. Потому что это был маленький подмосковный городок.
И каждый человек тут был человек из московской области. А каждую девушку звали Прасковья. Имена у всех девушек были разные, а иногда одинаковые – и Люба, и Вера… даже и Аделаида была одна, но всё равно все звали их Прасковья.
Я даже догадываюсь, зачем их так звали. Тем более что они не отзывались. Сперва. Потом, правда, находились и среди них отзывчивые и сердобольные, но к нашему роману это практически никакого отношения не имеет. Пока.
Махарайка была кормилицей. И поилицей. Иногда так случается. Вернее, чаще всего именно так и случается. Раза два в месяц, иногда чаще, по коридорам шелестело радостное 'клиент созрел'. В переулке останавливалась большая черная нерусская машина. Вася через железку, а махарайка через форточку покидали родные пенаты и исчезали в неизвестном направлении.
Через продолжительное время, чаще уже в сумерках, большая черная нерусская машина материализовалась прямо у главного входа и несколько безупречного вида джентльменов материализовали Васю, махарайку и пару вместительных и увесистых пакетов.
Из всех карманов Васи выглядывали бумажки с президентами, смятые, скомканные, свернутые в трубочку или просто невесть как уцепившиеся за оттопыренные проймы комбинезончика веселого и хмельного Васи.
Васю и пакеты бережно и аккуратно транспортировали 'откуда взяли' и тщательно очищали от излишеств. Излишества бережно же расправлялись и сортировались по конвертикам.
Пакеты освобождались на скатерть, сразу становившуюся самобранкой. Аккуратно упакованного содержимого как раз хватало на приличный такой фуршетик – все деликатесы были в наличии, а напитки сделали бы честь любому мероприятию высокого ранга.
Мероприятие высокого ранга затягивалось заполночь, обихоженный Вася, заботливо уложенный на диванчик и укрытый пледами, мирно посапывал в курилке, подальше от недобрых завистливых глаз.
Суммарное содержимое конвертиков в пересчете на родные обычно раза в три превышало те цыфирьки, которые в зарплатной ведомости родной конторы фигурировали напротив надписи 'итого'.
А заполночь охрана препровождала всех в мягкий автобус, дабы не смущать мирное население городка и не провоцировать на разные непотребства.
Иногда так случается.
И не было в этом никакой фантастики. Наоборот, фантастикой было то, что ничего этого как бы и не было. На самом-то деле. Хотя кто его знает, как оно на самом-то деле бывает.
Клиника. По сути это и есть клиника. Для тяжело-душевно-больных. Отбирали нас по неведомым критериям. Подвергали тщательным многоступенчатым испытаниям, на протяжении длительного периода создавали совершенно невыносимые условия. В быту и в социуме. Исподволь провоцировали на неадекватность.
– Я свернул, а оно оттуда – АААА!!! – Третий Штурман разломил очередную креветку и увлеченно захлюпал причмокивая. – Не знаешь, топь открывается сразу, или притормозить надо?
– Я еще не дошел, только по лестнице поднялся. – Ассистент сдул шапку пены прямо на скатерть, вернее на кучу шелухи, скрывавшую разводы. Беседа протекала неторопливо, стороны были вполне удовлетворены обстоятельствами и открывающимися перспективами. – Ключи-то все собрал, и седьмой выкопал?
Звякнул колокольчик, извещая о приходе нового посетителя – двухдневная щетина, слипшиеся волосенки, капли на очках.
– Раненько, – кивнул он сидевшим, и показав бармену два пальца, стянул непонятного цвета куртку, стряхнул и пристроил на крючке в углублении стены. Уцепив блюдце с орешками, выудил из прорези в жилетке смятую бумажку, дождался, когда бармен закончит нацеживать посуду.