– Вась, а ты кактусы пробовал? Они, наверное, такие вкусные, такие мясистые, – Ирина сегодня с утра в ударе. Она последние полгода пребывает в каком-то радостно – возбуждённом состоянии, болтает и веселится, как девчонка.
– Вась, а кактусы ведь и едят, и пьют, и нюхают, да? Я у Кастанеды прочитала. Вась, а ты читаешь Кастанеду? – Вася переминается, с ноги на ногу, он явно хотел чего-то или сказать или спросить, но не знает, с чего начать, а Ирина его забалтывает, он сейчас забудет чего шел, и ввяжется с ней в диспут, от Ирины никто так просто никогда не уходил, разберётся она с ним, как бог с черепахой.
– Вась, а кактусы, перед тем, как есть, брить обязательно? А бреют их таким специальным мачете, или обычной безопасной бритвой? Нет, наверное, опасной – мексиканцы, они вообще все очень опасные. Вась, ну расскажи, ты же три года по Мексике шастал, а я, наверное, никогда по Мексике три года шастать не буду, и кактусов так и не попробую.
– Ирка, отстань от человека, вон кактус на окошке, брей и пробуй, а Вася по делу пришел, – я знаю, что если ее не остановить, всё, пропал Вася. Я с ней иногда так фамильярничаю при людях, и это ей очень нравится, хотя при тетатете мы величаем друг друга почтительно, и по отчеству.
А иначе с ней нельзя, иначе коготок увязнет, и всей птичке пропасть. Ирина, таких, как мы с Васей, по восемь штук на завтрак проглатывает.
Ирина обижено шмыгнула и достала косметичку. Сейчас она себе такую боевую раскраску сделает – бледнолицые содрогнутся. Ирина явно на тропе войны, потому и про кактусы спрашивает с пристрастием.
– Вась, не слушай ее глупости, садись, закуривай. Ирка, дай человеку кофе, ты про свою женскую долю забывать часто стала!
Вася никогда не курил, ну или может и курил когда. В Мексике. Кактусы. Он нам не рассказывал, может, не надо было Ирину останавливать, много интересного бы тогда узнали. Да нет, надо, иначе Вася забудет, зачем пришел, и не вспомнит потом, а это очень важно, Вася просто так никогда не заходит.
– Я чего пришел-то. Вчера всплеск прошел, сигнал секунды три стоял, потом пропал, и нигде не зафиксировался, не отразился.
Опаньки. Вот оно чего случилось то. То, чего мы так давно ждали. Значит началось. В три часа пополудни. Ну и что мы теперь с этим будем делать? Боссу докладывать? Нет, Боссу докладывать ни в коем случае нельзя, он такого накруговертит. Пусть сначала Света с Ассистентом отработают по полной, а когда поймём, что и как, вот тогда и к Боссу. На белом коне. Сферическом. В вакууме.
– Вась, бегом Свету с Григорием, и в термостатную. Всё готово?
– Давно всё готово, я как знал. Только вот не пишется он ни в какую, ничего я тут не могу.
– И не надо, Вась, и не надо, пусть Света следы смотрит.
Ну, началось. Ирина даже покраску и штукатурку приостановила. Да нет, не приостановила, вовсю шурует. Таак. Чего бы это значило?
– Ирина Вадимовна, я как старший по возрасту, а не по знаниям и умениям, настоятельно рекомендую Вам прекратить это бессмысленное занятие, и расколоться. На месте. Ир, ну ты же знала, еще вчера всё знала. Какого спрашивается, или никакого?
– А чего воздух то трясти. Вы же у меня не просто умницы, но еще и крепкие надёжныё мужики.
– Дубовые мы у тебя мужики. А если бы…?
– Никаких если. Я же вас не бросила, в смысле не кинула. Я просто побоялась, что вы Боссу расколетесь.
Вот и поговорили.
Я – твоя проблема – заорало оно нечеловеческим голосом. Потому что человеческого голоса у оно не было да и быть не могло. Это только так говорится, что ничто человеческое нам не чуждо. Понятно, что всё совсем наоборот и перпендикулярно. Потому что где оно и где человечество.
Вот вы, например, частенько повторяете – вот оно как, оказывается, бывает. Правильно повторяете. Потому что оно это самое оно и есть. Ну, или не совсем оно это самое. Но есть же. И никто этому не удивляется.
Филологические сны. Которую уже ночь снится такая фигня, что я пытаюсь рассказать смысл слов, написанных на бумажке. Разным людям. Люди в снах меняются. Слова тоже. Не меняется только как бы ситуация – на бумажке написаны два слова.
Я пытаюсь объяснить смысл этих слов и еще какие-то смыслы, которые в зависимости от контекста могут возникнуть. В смысле смыслов.
Меня понимают с трудом. Я и сам-то себя с трудом понимаю, в смысле чего хочу сказать, и чего говорю. Себя понять трудно. Во сне. Мне, по крайней мере, как я понимаю, проснувшись, это удаётся с трудом.
Так, ну и почему я вчера ничего не знал? Ирина знала, а не знал. Я, конечно, не Ирина, в смысле класс не тот, но ведь хоть что-то же должен был. Впрочем, чего теперь-то маяться – ну не заметил и не заметил. Или даже и заметил, но не придал значения. А зато мне филологические сны снятся.
Удар по самооценке. Филологические сны заставят вспомнить все неудачи и ошибки, пройдутся по всем больным мозолям. Обесценят достижения. Опустят ниже плинтуса и спустят в канализацию, смешав с дерьмом.
Вы можете быть гением и святым в одном лице – кнопка, нажатая корявым пальцем, приведет к результату. Только циничное понимание происходящих процессов спасет и дистанцирует от заразительного идиотизма. Настоящие циники, конечно же, не видят филологических снов, поэтому остаются только удрученные идиоты.
Так. Вот с этого места, пожалуй, поподробнее. Раньше не снились, а теперь снятся. И сигнал. То есть я как бы уже, которую ночь знаю, что сигнал. Но вчера не заметил. Потому что класс не тот. И не надо больше никаких самокопаний, всё и так предельно ясно. Понадеялся. На технику понадеялся, на Ирину понадеялся, и пропустил сигнал. А они не подвели. Не могли подвести.
Интересно, а у Босса как самочувствие? Он-то раньше меня про сигнал знает, даже намекал уже. А вчера тоже пропустил. Это я точно знаю, что пропустил, иначе тут бы такой тарарам уже был. А может и есть уже тарарам, может он уже вовсю шпарит, этот тарарам. Просто меня в известность не поставили. Да нет, уж про тарарам я знал бы в любом случае, тарарам – это вам не сигнал какой.
В общем, крейсер Галактического класса болтается на орбите. Потому-то у всех ощущение, что за нами наблюдают. Это как дежавю. Кто-то смотрит и смотрит. А нет же никого. И быть не может. Двери закрыты, окна законопачены. Ближайшая, да и не только, окрестность пустынна и необитаема.
А наблюдают. Значит с орбиты. Откуда им еще наблюдать-то? Только этого всё равно никто не знает. И даже не догадывается. Я вот догадался.
Я хотел сначала написать фантастику. Ну, типа тоже роман, только про инопланетян разных. В смысле про крейсер. Галактический. Я же не знал, что он уже прилетел. Но к нашему-то повествованию это никакого отношения не имеет.
Вообще не имеет. Или пока не имеет. Или имеет, но самую малость. Такую малость, что ей безо всякого ущерба можно пренебрегнуть. Или пренебречь, не знаю, как правильно.
Кормушку запорошило. Вернее даже не просто запорошило – сугроб в кормушке образовался. Птичке-синичке как раз по пояс будет. Или по другое самое немогу – откуда у птички-синички поясу-то взяться? Юрий Васильевич весело ругнулся под нос и полез под сиденье за щеткой-смёткой.
Вымел тщательно картонку, подсыпал семечек. Задвигая щеколду, обнаружил, что держит щетку-смётку в руке – поискал взглядом, куда бы? – сунул её в почтовый ящик. Снежок весело заискрился в дальнем свете, мелькнули подступившие к дороге ёлки, и через минуты буквально Юрий Васильевич упруго прошел 'железку'.