Наконец, последние дни Майка описываются его друзьями как традиционные для культурной мифологии «последние дни поэта» — именно поэта, а не рок-музыканта (Валерий Кириллов: «Жил он у меня последний месяц. Ночью просыпаюсь, смотрю — свет горит, вот здесь, в комнате. Высовываюсь — Майк сидит, пишет. Он писал, причем много писал. В последнее время он написал очень много неплохих стихов. До этого он долго ничего не делал, так, прожил день — и слава Богу. И вдруг такой всплеск!» <…> Александр Храбунов: «А может, это именно песни, только они более серьезные, более мудрые. Другой виток возраста». Кириллов: «Он писал тексты, очень много текстов — и очень много их рвал, жег». Храбунов: «Если ты возьмешь “Выстрелы” и отдельно прочитаешь, то это не читается, как песня»[305]). В «тексте смерти» Майка возникает и неизбежная, как уже отмечалось, в подобных случаях фигура В.С. Высоцкого (Михаил Гнедовский: «в одной вещи голос Майка звучал совсем как голос Высоцкого»,[306] Коля Васин: «Помню, мы слушали Высоцкого, я посмотрел на него — у него, как и у меня, были слезы на глазах» (241)). Таким образом, «текст смерти» Майка Науменко по многим параметрам (предвиденье смерти самим героем и близкими ему людьми, проекция личной судьбы на судьбы предшественников, недооценка деятельности художника при жизни, оторванность от мира реального, трагизм, поэтическое дарование как высшая форма проявления человеческого гения и др.) развивается в соответствии с традиционной моделью «текста смерти» художника вообще.
Смерть Майка повлекла за собой и оригинальные легенды. Одна из них появилась почти сразу же и актуализировала очень частотную сему майковского мифа — доброту. Историю эту поведал Юрий Шевчук, а пересказал Василий Соловьев: «После похорон Майка, во время плавного перехода от атмосферы скорби к вопиющему празднованию (вполне в стиле новоорлеанских мистерий с танцами на улицах) ДДТешники с друзьями оказались посреди Невы на пароходе. Когда судно поравнялось с “Крестами” (старейшая петербургская тюрьма), Юра бросился в воду, чтобы организовать побег всем несправедливо осужденным узникам. День был прохладный, вода в Неве холодной, и Юрий почувствовал, что тонет. Но в самый последний момент, когда он уже шел ко дну, откуда-то сверху его ухватила крепкая длань, и он услышал повелительный голос Майка: “Тебе еще рано помирать”» (247). Доброжелательность, высокие душевные качества доминировали в майковском биографическом мифе еще при его жизни и, разумеется, стали актуализироваться после смерти, что, опять-таки, вполне соответствует традиционным клише «текстов смерти», когда о мертвых либо говорят только хорошее, либо ничего не говорят. Приведем примеры, обратив внимание на то, что многие сентенции такого рода осознанно опираются на принципиальную несоотносимость доброты, душевности — с одной стороны, и рок-н-ролла — с другой. «Друзья и знакомые Майка сходятся на мысли, что для панка у него был слишком мягкий характер»[307] (А. Кушнир); «Майк был одним из самых добрых наших рокеров»,[308] «он на самом деле был очень душевным и скромным человеком. Это не рок-н-ролльные качества, и в этом удивительный парадокс его личности» (232) (А. Троицкий); «лидер “Зоопарка” имел самую добрую душу из всех, когда-либо мне повстречавшихся в жизни <…> определяющим качеством Майка была нежность» (244, 245) (А. Липницкий); «Честность — в словах, поступках, песнях — одно из самых главных достоинств Майка <…> Большой ребенок с чистой душой, но все о себе давно понявший, мудрый Майк» (281) (Н. Науменко); «Он был душевным человеком — самое главное качество, которое меня в нем привлекало. Он чувствовал музыку, был открытым, и очень хорошие, добрые флюиды от него исходили. Это самое главное» (241) (Коля Васин); «Майк был фантазер, вообще — добрейший, обаятельнейший человек»[309] (С. Задерий). Примечательно, что в подобном ключе высказывались о Майке и люди принципиально иной «тусовки». Людмила Петрушевская, написавшая в начале 80-х эссе о Майке (к сожалению, утраченное) уже после смерти Науменко сказала А. Липницкому: «Он был самым лучшим» (247).
Непосредственно из позитивных душевных качеств вытекает неприспособленность Майка к законам коммерческого существования, в чем многим видится его невостребованность в последние годы жизни: «Майк остался едва ли не единственным королем эпохи андеграунда, так и не попавшим в сети нового русского шоу-бизнеса. Как и Башлачев, Майк всем своим строем был человеком социализма. Приставка “бизнес” к его песням и его голосу ну никак не подходит» (245) (А. Липницкий); «Невозможно представить себе Майка, преуспевающего в мире шоу-бизнеса. Карьера, как таковая, в любой области, включая музыкальную — это уже на Майк. Выражусь языком политической экономии, которую Майк наверняка проходил: “Налицо абсолютное противоречие между интимно-частным характером деятельности Майка и внелично-анонимным характером поп-индустрии”» (249) (Василий Соловьев); «Майк — не стадионный человек стопроцентно и Майк не подпольный человек» (80) (Б. Гребенщиков); Паша Краев, отвечая на вопрос корреспондента по поводу компромисса с шоу-бизнесом, говорит, что Майк «не стал существовать в этом качестве» (131).
Вместе с тем, именно Майк многими оценивается как учитель, выведший «в люди» целую плеяду русских рокеров, например, Виктора Цоя («пытался помочь юным “Гарину и Гиперболоидам”. Кстати, именно Майк повел Витю домой к Борису Борисовичу» (269) (Н. Науменко)). И другие музыканты считали Майка своим учителем — Паша Краев в интервью говорит: «Для нас он всегда был учителем, учителем рок-н-ролла <…> Он же — хранитель традиции <…> Я у него даже манеру говорить на какое-то время перенял <…> Все мы у него учились <…> Половину этих коллег он сам воспитал — и Цоя, и “Секрет” <…> он хранитель традиций и жизненных, и музыкальных. И вклад его состоит в воспитательном воздействии его музыки. Опять-таки и Цой, и Кинчев, и толпа других музыкантов» (130, 133). «Многие из них, — пишет В. Гаврилов, — справедливо считают Майка своим учителем, другие так не считают, но в своих песнях в той или иной форме используют найденные Майком рецепты. Продолжателей и эпигонов у “Зоопарка” хватает, и его влияние на весь русский рок не ослабевает».[310] Даже московская школа рока ориентировалась на питерца Майка. Артем Троицкий отметил: «Что касается Майка, то его песни оказали большое, если не решающее влияние на довольно широкий спектр московских музыкантов. Я слышал совершенно восторженные отзывы о нем, например, со стороны Кузьмина. Кузьмин в те годы был достаточно передовым музыкантом и у него была хорошая группа, так вот он находился под огромным влиянием Майка и считал его просто своим кумиром. Точно так же, единственный, о ком отзывался с уважением Вася Шумов (а он не любил Питер вообще), был Майк. Мне трудно судить, в какой степени песни Майка повлияли на творчество Кузьмина, Шумова или Мамонова, но то, что повлияли, это точно» (232). Однако Майк оказывал влияние своим творчеством не только на музыкантов. Б. Гребенщиков отмечает, что именно Майк «сформировал сознание миллионов людей» «если не для Петербурга, то, по крайней мере, для всех провинций, начиная с Москвы» (79). Лена Никитина в уже упоминавшейся газетной заметке с детской непосредственностью воспроизвела сему учитель, обозначив ее мифологическую природу: «Когда говорят, что половину питерских групп испортил БГ, почему-то никогда не вспоминают, кто “испортил”, или, по крайней мере, оказал большое влияние на вторую половину рок-команд <…> Виктор Цой <…> проверял свои песни, показывая их именно Майку <…> Майка уважали даже среди панков — в тусовке “Свина” и АУ. Я думаю, что все это очень хорошо характеризует Майка».[311] Безусловно, что сема учитель напрямую соотносится с уже отмеченными нами семами классик и законодатель традиции.