Когда донна Эмилия, державшая факел, настолько удалилась, что свет не мог быть замечен снаружи, дон Мельхиор взял свой плащ и также удалился.
Б гроте было столько поворотов, что новичок непременно бы затерялся среди них.
После двенадцатиминутной ходьбы наши искатели приключений дошли до подобия залы, от которой отходило звездообразно шесть подземных галерей, шедших в противоположные стороны и, вероятно, на большие расстояния.
В этой обширной зале находилось несколько equipales, грубо высеченных топором, хороший стол и нечто вроде ружейных козел, где помещалось всевозможное оружие, как-то: копья, мечи, сабли, пистолеты и ружья, сумки с пулями из кожи тапира и бизона и рога с порохом.
Три лошади с тонкими ногами и живыми глазами лежали на толстой подстилке и бодро жевали свой запас корма.
При виде своих хозяев они испустили радостное ржание и встали, как бы выражая этим свое нетерпеливое желание выбраться из темной конюшни.
Дон Мельхиор взял упряжь, заботливо развешанную на козлах, и, вытерши соломой лошадей, стал их немедленно седлать.
Спустя пять минут наши путники, взяв каждый свою лошадь за повод, вышли из конюшни и после нескольких поворотов достигли выхода из грота. Этот выход, совершенно замаскированный кустарниками, представлял из себя высохший рукав Рио-дель-Норте. У входа в пещеру воды не было, но в период дождей она проникала в нее на некоторую глубину. Благодаря этому сохранялась тайна этого убежища.
Когда проведены были лошади, дон Мельхиор снова замаскировал проход. Путешественники сели на лошадей и вошли в реку, следуя по течению до песчаного возвышения, где они вступили на землю.
Они очутились в центре густого девственного леса.
— Теперь, — сказала донна Эмилия со странной улыбкой, подбирая поводья и наклоняясь к шее своей лошади, — вперед, во имя всемогущего бога!
Это были первые слова со времени отъезда из гасиенды.
Лошади галопом исчезли в листве.
Оставим теперь на время донну Эмилию и вернемся в гасиенду дель Барио.
Два канадца, как мы уже сказали выше, спали, растянувшись на земле.
Сумах не мог бы сказать, как долго продолжался его сон, когда вдруг почувствовал, что его кто-то тихо трогает за плечо.
Охотники и лесные бродяги имеют по самому образу своей жизни, чрезвычайно чуткий сон. Сумах почти мгновенно открыл глаза: над ним склонился какой-то человек и смотрел на него, приложив палец к губам в знак осторожности.
— Шш! — промолвил этот человек. — Вставайте и следуйте за мной.
— Гм! — произнес канадец. — Я слыхал, что там, где таинственность, легче всего поживиться. Вот подходящий случай проверить справедливость пословицы.
Не выразив ни малейшего удивления, Сумах или Оливье — как угодно читателю — поднялся со своего сырого ложа, завернулся старательно в плащ, чтобы защититься от ночной свежести, и удостоверившись в присутствии пистолетов и ножа, без колебаний последовал за своим таинственным путеводителем.
Последний, по-видимому, хорошо знал гасиенду и провел его через несколько коридоров и залов, слабо освещенных коптящими свечами, прикрепленными к стенам, до маленькой комнаты, совершенно лишенной мебели, за исключением двух стульев и стола. Здесь он остановился.
Этот человек, старательно закутанный в большой плащ, совершенно скрывавший его черты, засветил потайной фонарь, окинул комнату быстрым взглядом, запер дверь, поставил фонарь на стол, взял стул и пригласил канадца сесть.
— Сядем и поговорим, — сказал он.
Канадец поклонился. Потом с величайшим хладнокровием он положил около себя на стол свои пистолеты, сел и, подперев голову руками, взглянул иронично на своего незнакомого собеседника.
— Поговорим, я рад! — отвечал он.
— Зачем принимаете вы эти предосторожности? — сказал тот, указывая на пистолеты.
— Dam! По очень простой причине: чтобы в случае нужды иметь веский аргумент, способный убедить вас.
Незнакомец засмеялся.
— Вы осторожны! — сказал он.
— Осторожность — мать безопасности, — отвечал наставительно канадец.
— Я вас не осуждаю, — отвечал незнакомец, продолжая смеяться. — Нужно сознаться, что я очень доволен вашим поведением.
— Тем лучше.
— Что касается меня, то вы видите, — сказал он, откидывая свой плащ, — что на мне нет ни одной иголки.
— Это понятно, — возразил канадец, — вы у себя.
— Как, у себя?! — воскликнул с изумлением незнакомец. — Откуда вы это знаете?
— Я хочу сказать, что вы в своей стране, а я — иностранец, вот и все.
— А! очень хорошо. Но чтобы уверить вас совершенно и доказать, что я хочу играть с вами в открытую, посмотрите на меня! — сказал он, снимая широкополую шляпу, скрывавшую его лицо.
— Отец Сандоваль! — вскричал канадец, с изумлением узнав священника.
— Шш! — живо произнес тот. — Не так громко. Разве вы забыли, что наш разговор должен быть тайной?
Сумах молча наклонил голову и, разрядив пистолеты, заткнул их за пояс.
— Что вы так нахмурились? — спросил священник. — Разве вы недовольны, что узнали меня?
— О нет, не то! — отвечал он.
— Тогда, что же?
— Признаюсь, я удивлен. Вы, кажется, сообщили мне все, что следует.
— Вы уверены в этом?
— Как, уверен ли я! — вскричал Оливье с удивлением.
— Да! — с улыбкой подтвердил священник.
— Dam! Если я не видел вас во сне, то, клянусь, что вчера мы встречались в первый раз.
— Посмотрите на меня хорошенько, друг мой, — сказал Сандоваль с улыбкой. — Вы действительно поклянетесь, что никогда прежде меня не видели?
Канадец, все более и более удивленный, наклонился к своему собеседнику, поднес фонарь к его лицу и внимательно в него вгляделся.
Минуту спустя, он поставил фонарь на стол и со смущенным видом почесал голову.
— Странно, — сказал он, — теперь мне кажется, что вы правы. Некоторые черты вашего лица, на которые я сначала не обратил внимания, приходят мне на память, но я все-таки не могу припомнить, где и как мы встречались, если это так, как вы утверждаете.
— Я не говорил, что мы с вами были положительно знакомы, но мы все-таки встречались и около двух часов пробыли вместе.
— Послушайте, я не сомневаюсь в ваших словах. Вы мне кажетесь слишком серьезным человеком для подобных шуток. Объяснитесь откровенно. Я думаю, это единственное средство выяснить дело.
— Мне хотелось избегнуть этого: теперь я должен буду потребовать от вас в силу обещания того, что я хотел получить только от вашей честности и доброго сердца.
— Вы становитесь, мой добрый отец, все более и более загадочным, и я не знаю, когда все это кончится.
— Одно слово покажет вам это.
— Скажите же скорее, by God! Черт возьми! Я в эту минуту любопытен, как старая баба.
— Разве вы забыли бобровый пруд, близ которого индейцы привязали вас, вымазав медом?
— Vive Dios! — искренне воскликнул Сумах. — Где у меня был ум? Я забыл лицо христианина, столь великодушно спасшего меня от ужасной смерти! By God! Мой добрый отец, простите меня. В этом виноваты были только мои глаза, так как воспоминание о вас всегда жило в глубине моего сердца таким же свежим, каким оно было шесть лет тому назад, когда вы с риском для жизни оказали мне эту величайшую услугу.
Отец Сандоваль дружески ответил на искреннюю тираду канадца и с минуту молча смотрел на него, как бы стараясь прочесть самые сокровенные его мысли, проникнуть в самую глубину его души.
— Как! — воскликнул канадец. — Вы сомневаетесь во мне? Черт возьми! Я не хотел бы этому верить. Правда, я только бедный искатель приключений, но имею претензии считать себя человеком. Мы, лесные бродяги, не щадим врагов, но зато лучше, может быть, чем горожане, умеем помнить благодеяния. Говорите, мой отец, говорите без страха. Я сделаю все, что вы мне прикажете: я ваш — телом и душой. Повторяю, я весь ваш. Не бойтесь же объясниться со мной откровенно: я вас пойму с полуслова.
— В самом деле, — отвечал, наконец, священник. — Зачем мне сомневаться в вас? Вы не дали мне никакого повода подозревать вашу честность. К тому же, моя просьба к вам. дон Оливье, весьма условна. Я хочу только удостовериться к вашей готовности помочь нам в случае нужды, и ничего больше.