— По крайней мере, вы останетесь на несколько дней. Отказать в этом — значит лично обидеть меня.
— Увы, сударыня, я в отчаянии. Я был бы рад забыть здесь на несколько дней тревоги и опасности пустынной жизни. К несчастью, важные, независящие от меня причины требуют моего скорого прибытия в Леон-Викарио. Граф знает, что завтра на восходе солнца нам надо пуститься в дорогу.
Графиня выказала живое удивление.
— Возможно ли это, Фадрик? — спросила она графа, бросая на него вопросительный взгляд.
— Действительно, — отвечал он, — сеньор Клари так торопится в Леон-Викарио, что мы направились бы прямо туда, если бы не твой нарочный.
— Но это невозможно! — вскричала графиня, лицо которой ярко зарумянилось.
— Невозможно? — возразил он. — Но почему же?
Графиня глубоко вздохнула.
— Разве ты забыл, дон Фадрик, — сказала она, наконец, тихим и дрожащим голосом, — что завтра годовщина рокового дня?!
Ах! — воскликнул граф, с горестью ударяя себя по лбу. — Прости, донна Карменсита. Действительно, я не могу оставить завтра гасиенду. Нет! Хотя бы дело шло о жизни или смерти.
Охотник был смущен этим и слушал разговор, не понимая ни слова и не смея принять в нем участие. Но тут граф вывел его из замешательства, повернувшись к нему и заговорив.
— Вы извините меня, не так ли, сеньор Клари? — сказал он. — Причины большой важности требуют завтра моего присутствия в доме. Поэтому я не могу сопровождать вас к правителю и представить ему. Но взамен себя я дам вам провожатого, которому вы вполне можете довериться, а послезавтра присоединюсь к вам сам. Произойдет задержка на двадцать четыре часа, что не повредит вам никаким образом.
— Вы лучше меня знаете, сеньор, что следует делать. Не беспокойтесь обо мне, все будет хорошо, лишь бы завтра я смог продолжить путь.
— Вы можете на это рассчитывать.
— Но, — сказала графиня, ударяя в колокол, — после двухдневного утомления вы нуждаетесь в отдыхе, сеньор. Извините, что я не подумала об этом раньше. Следуйте за этим пеоном, он проведет вас в особую комнату, где вы можете, если хотите, пробыть до обеда.
Охотник понял, что графиня хотела остаться одна со своим супругом. Поэтому он, хотя и не нуждался в отдыхе, церемонно поклонился старой даме и последовал за слугой, явившемся на зов.
Слуга молча провел его в обширную комнату, объявив, что он может в течение трех часов спать здесь или курить. Действительно, в комнате висел гамак из пальмовой коры, а гора сигар и сигарет была сложена на столе. Слуга предупредил охотника, чтобы он не выходил из комнаты, так как может заблудиться в лабиринте помещений. Это показало канадцу, что он находится в положении пленника, по крайней мере, он так это понял. Он презрительно передернул плечами и сделал знак слуге оставить комнату, что тот и сделал, не заставив повторять два раза.
— Черт возьми! — сказал охотник, растянувшись в гамаке и закуривая сигару. — Надо сознаться, что этот дон Фадрик, этот граф Мельгоза довольно загадочная личность и осторожен так, как будто защищает государство. Но и пусть! По милости бога, я не долго останусь здесь и не имею никакого намерения овладеть его домишком.
Он бросил взгляд кругом и заметил, что ему дали не только сигары, но прибавили еще несколько кружек мецкаля и каталонского вина.
— Ну! — сказал он. — Я не ошибся в графе. Это решительно милейший человек.
Обед был довольно печален. Графини не было, она извинилась перед охотником.
После обеда граф повторил своему гостю, что на следующий день не имеет возможности сопровождать его, а даст вместо себя надежного проводника. Он вручил ему рекомендательное письмо к правителю и, обещав присоединиться к нему через день, простился и ушел.
Прежний молчаливый слуга отвел канадца в его комнату и удалился, пожелав доброй ночи.
Утомленный праздностью, Оливье бросился на деревянную койку, обтянутую воловьей кожей, заменяющую у мексиканцев кровать, закрыл глаза и скоро заснул.
На восходе солнца он проснулся. В ту же минуту слуга вошел к нему в комнату и объявил, что все готово к отъезду, ждут только его.
Оливье хотел проститься с хозяевами дома, но ему отвечали, что они никого не принимают. Тогда он последовал за своим проводником.
Последний, пройдя несколько дворов, повел его не той дорогой, которой охотник прибыл в гасиенду, а вышел на сторону, противоположную той, откуда охотник вошел.
Переправившись через висячий мост, канадец хотел проститься со своим проводником, но тот заявил, что будет сопровождать его до лошадей. Они вместе спустились с холма не менее трудным путем, чем накануне. Эта дорога также вела к парому.
На противоположном берегу реки охотника ждали трое всадников, вооруженных длинными копьями. Один из них держал лошадь.
Во главе их канадец с немалым удовольствием узнал Диего Лопеса, который был для него знакомым.
Диего Лопес приблизился к ним, когда они очутились на берегу реки.
— Вот он! — сказал пеон.
— Хорошо! — лаконично ответил Диего Лопес.
— Вы знаете, что надо делать?
— Знаю.
— Тогда прощайте!
И повернувшись к охотнику, только что успевшему сесть в седло, он сказал насмешливым тоном, который в высшей степени не понравился канадцу:
— Добрый путь, сеньор иностранец!
Сделав прощальный жест, пеон вошел на паром и тотчас отчалил.
— Едем, сеньор? — спросил Диего Лопес охотника.
— Как хотите! — отвечал тот, приблизившись.
Они полетели галопом.
Довольно долго молчание не прерывалось. Наконец, скучавший охотник спросил:
— Далеко до Леон-Викарио?
— Нет! — отвечал Диего Лопес.
— Гм! Вы не болтун, друг! — заметил канадец.
— Для чего болтать, когда не о чем говорить, особенно с еретиком!
— Еретик?! — вскричал канадец. — Черт возьми, если это правда!
— Разве вы не англичанин?
— Я? Менее всего на свете.
— Все иностранцы — англичане! — сказал безапелляционно Диего Лопес.
— Вот, вот, вот! Это довольно любопытно.
— А все англичане — еретики! — продолжал невозмутимо пеон.
— Ну, друг мой, узнайте, если вам это может быть приятно, что, во-первых, я не англичанин, а канадец — это не одно и то же, — во-вторых, я не только не еретик, но, надеюсь, такой же добрый католик, как и вы.
— Вы правду говорите? — спросил Диего Лопес, придвигаясь к охотнику.
— Зачем мне лгать?
— Ну почему же вы не сказали этого графу?
— Чего?
— Что вы католик.
— По очень простой причине: он меня не спрашивал об этом.
— Правда, но все равно — несчастье.
— Почему же?
— Потому что вы могли бы присутствовать при годичной службе.
— Какой годичной службе?
— Той, которая отправляется в гасиенде в память смерти брата графа, который изменнически был убит краснокожими.
— Я действительно сожалею, что не знал этого раньше. Я счел бы долгом присутствовать при этой службе. Теперь, чтобы вы не имели задней мысли против меня, — сказал он, вынимая маленький серебряный крест, который он носил на стальной цепочке на груди, — посмотрите сюда: еретическая ли это вещь?
— Хорошо! — сказал пеон с довольным видом. — Я вижу, что вы бравый человек, а не собака-англичанин. Любите ли вы англичан?
— Я их терпеть не могу.
— Наши священники говорят, что они все будут осуждены.
— Надеюсь! — сказал, смеясь, канадец.
— Так будет хорошо: это — gringos.
— Итак, мы друзья?
— Да! Чтобы доказать это, я, если позволите, дам вам совет.
— Дайте, совет всегда полезен!
— Необходимо ли вам сейчас же по приезде представиться правителю?
— Да.
— Жаль.
— Почему?
— Э! — сказал Диего Лопес, посмотрев на него с некоторой нерешительностью. — Вы знаете, каким именем окрестил народ правителя?
— Честное слово, нет, не знаю. Но все равно, скажите это имя, так приятно будет его узнать.
— Хорошо! Его называют Людоедом.
— Гм! Скверное имя, особенно если оно оправдано.