— Вы, должно быть, ошибаетесь, мой друг, но постойте, шум усиливается. Вперед! Вперед! Кто знает, не выпадет ли на нашу долю счастья спасти жизнь какому-нибудь бедняку: эти красные демоны разбежались подозрительно быстро?
Наши всадники проворно помчались в сторону звучавших выстрелов, шум которых становился все яснее по мере того, как они приближались. Скоро они очутились настолько близко, что могли рассмотреть во всех подробностях драму, разыгравшуюся всего в двух шагах от них.
На вершине маленького холма несколько европейцев, которых легко было узнать по одежде, прячась за своих убитых лошадей, дрались, как львы, с двумя десятками индейских воинов.
— Вперед! — вскричала донна Эмилия.
И она направила свою лошадь в середину группы индейцев.
Дочь и дон Мельхиор последовали за ней.
Трое всадников понеслись, как ураган, в сторону краснокожих, опрокидывая и убивая тех, кто загораживал им дорогу.
Но тогда случилось странное и страшное событие. Несколько выстрелов, без сомнения дурно направленных, прозвучало с холма, где были европейцы, и ранило в голову лошадей донны Эмилии и ее дочери. Животные покатились на землю. В это самое мгновение один индеец бросился, как вихрь, на дона Мельхиора и закинул лассо над его головой. Молодой человек был поднят с седла и сброшен с лошади.
Несмотря на ужасные страдания, наполовину задушенный петлей, сжимавшей его горло, дон Мельхиор, разбитый падением, исцарапанный терновником и камнями, по которым тащил его безжалостный победитель, не потерял присутствия духа. Неслыханным, сверхчеловеческим усилием, на которое могла побудить его только уверенность в неизбежности ужасной смерти, он схватился одной рукой за роковое лассо, а другой ухитрился вынуть нож, который всякий мексиканец носит за голенищем. После двух безуспешных попыток, напрягши все свои силы, он перерезал лассо. Потом, не задумываясь о последствиях своего поступка и предпочитая умереть, чем попасть живым в руки свирепых врагов, он в горячей молитве поручил свою душу богу и покатился по склону к бездне, зиявшей в двух шагах от него.
В тот момент, когда энергичный и мужественный молодой человек, решившийся на этот отчаянный шаг, вероятно, в надежде спастись для спасения своих товарищей, скатывался к обрыву, индеец заметил его исчезновение и во всю прыть помчался вдогонку.
Это был никто иной, как Олень. Он пришел в ярость, видя, что добыча ускользает. Он наклонился над бездной, стараясь пронзить глазами сумерки и прислушиваясь к шуму, поднявшемуся в глубине пропасти. Потом, после минутной нерешительности, он сошел на землю и при помощи рук и ног, хватаясь за корни и кусты, спустился, в свою очередь, в пропасть.
Олень понимал, как важно было для него взять в плен дона Мельхиора! Последствия его бегства могли быть неблагоприятны и отнимали у него плоды ловкого удара. Итак, не размышляя долго, он бросился в погоню.
Наконец, спустя довольно значительный промежуток времени и неслыханные усилия, он достиг дна пропасти.
Тогда он начал искать своего врага с упорством и ловкостью дикого зверя, не оставив нетронутым ни одного куста.
Но все было напрасно. Он не нашел следов дона Мельхиора. Оставалось предположить одно: что мексиканец, невольно увлеченный быстротой падения, скатился в глубокий, но узкий ручей, текший на дне пропасти, и утонул. Но если ничто не противоречило этой надежде, то ничто и не подкрепляло ее. Индейский вождь принужден был оставить это место в сомнениях, которые в тысячу раз страшнее самой ужасной действительности.
Исследуя пропасть с инстинктом дикого зверя, свойственным краснокожим, вождь открыл узкую дорожку, выбитую антилопами. Он поспешил подняться, обеспокоенный судьбой оставленных воинов.
Теперь возвратимся к доне Эмилии и ее дочери, которых мы оставили в критическом положении.
Как только были убиты их лошади, сражение между белыми и краснокожими, казалось, столь ожесточенное, прекратилось, как по волшебству. Друзья и враги соединились.
Первые индейцы, подошедшие довольно близко к доне Эмилии, чтобы рассмотреть ее лицо, остановились в испуге и отступили назад, говоря своим товарищам:
— Царица Саванн! Это Царица Саванн.
Среди индейцев произошло очень заметное движение назад. Они остановились и образовали шагах в двадцати от двух женщин широкий круг. Никто из них не осмелился подойти к той, которая считалась злым духом их племени.
Белые или, по крайней мере, носившие их костюм, одни отважились приблизиться да и то с заметными колебаниями.
Наконец, тихо обменявшись несколькими словами, двое самых храбрых решились оказать помощь несчастным женщинам, тогда как другие оставались в нескольких шагах с ружьями, готовые выстрелить при малейшем подозрительном движении пленниц. Но этого нечего было опасаться: они были разбиты, почти в обмороке и едва могли держаться на ногах.
— Если вы христиане! — произнесла донна Эмилия слабым голосом. — Моя дочь, мое бедное дитя! Помогите ей, она умирает.
И она лишилась чувств и от тяжести горя, раздиравшего ее сердце, и от физических страданий.
Глава XXVIII. Оливье Клари
Оливье Клари расположился, как мог удобнее, в углу своей темницы и, положив оружие рядом на случай, если на него попытаются напасть во сне, уснул так же спокойно, как в пустыне.
Опасения канадца были совершенно лишены основания: он находился под охраной кастильского закона. Но он судил испанцев сообразно с американскими предрассудками и клеветой англичан, мстивших таким образом испанцам за свои колониальные поражения.
На следующий день, пробудившись, канадец поначалу удивился виду тюрьмы, но скоро память вернулась к нему, и он нетерпеливо стал ожидать, что будет.
Его ожидание было продолжительным, затем явился тюремщик, принесший завтрак.
— Ну! — сказал ему охотник с изумлением. — Зачем мне приносят есть вместо того, чтобы открыть дверь и выпустить отсюда?
— Не каждый день — праздник, — отвечал насмешливо тюремщик, — дверь так не открывается. Да и на что вы жалуетесь? Кажется, тюрьма вам нравится, так как вы имели случай покинуть ее и не захотели им воспользоваться!
Клари пожал плечами и повернулся к нему спиной, не желая спорить с таким негодяем.
Тот засмеялся, положил провизию на землю, вышел и тщательно запер дверь. Канадец снова очутился один.
— Черт возьми, — пробормотал он, — скверная шутка… Гм! Посмотрим, все-таки, что нам принесли поесть: плохо рассуждать, когда желудок пуст.
После такого утешительного решения он начал усердно потреблять провизию.
Едва окончил он завтракать, как услышал шум шагов и бряцанье оружия в коридоре. Дверь открылась и вошел офицер.
— Следуйте за мной! — сказал он.
— Куда ведете вы меня? — спросил канадец.
— Идите, идите, — отвечал грубо офицер, — скоро узнаете.
— Идем! — сказал Оливье и вышел.
За дверью ждал его отряд из дюжины солдат.
— Черт возьми! — сказал он. — Кажется, меня считают важным человеком.
И, не дожидаясь приказания, он сам подошел к солдатам, которые сомкнулись вокруг него.
Его провели в тот же салон, где он был накануне.
Там находился генерал. Он был один.
Офицер, толкнув канадца внутрь, удалился и закрыл за собой дверь.
Канадец сделал два или три шага вперед, почтительно поклонился генералу и ждал, когда тот к нему обратится.
Дон Лопес, в полной форме и со шляпой на голове, заложив руки за фалды своего платья, взволнованно шагал по салону с опущенной головой и нахмуренными бровями.
— Гм! Этот храбрый офицер, кажется, не в очень хорошем настроении сегодня утром, — подумал канадец. — Вчера вечером он мне больше нравился.
После нескольких минут молчания, генерал подошел к Оливье, остановился перед ним и посмотрел на него с угрожающим видом.