Но правда, но точность наблюденiй, развѣ это не достоинство? Что это за правда и что это за точность – читатель увидитъ дальше. Предварительно замѣтимъ, что авторы, громогласно и широковѣщательно объявляющiе читателямъ, что ихъ сочиненiя суть плоды долголѣтнихъ изученiй и наблюденiй, поступали-бы гораздо умнѣе, если-бы обращали вящее вниманiе на дѣловую сторону и не старались придавать своимъ замѣткамъ объ извѣстномъ бытѣ лжехудожественную ворму. Нѣтъ сомнѣнiя, что всякiй дѣльный, безхитростный разсказъ гораздо лучше плохого романа и найдетъ не меньшiй кругъ читателей. Но – увы! – авторы чаще разсуждаютъ иначе. Причина этому – недостаточное изученiе даннаго предмета, которое легко маскируется романическими украшенiями, и нелѣпое желанiе заинтересовать читателя. Читатель все еще является этимъ господамъ въ видѣ глупаго ребенка, котораго они и думаютъ потѣшать всевозможными нелѣпостями.
Изобилуетъ-ли романъ г. В. Крестовскаго этими украшенiями, или это хорошая дѣльная книга? Съ какой точки смотрѣть на нее? Что хотѣлъ сказать ею авторъ? По счастiю намъ не придется разрывать всей сорной кучи романа, чтобы отъискать исходную точку автора. Намъ не нужно даже ожидать конца романа. Предупредительный сочинитель вѣроятно не надѣялся, что по прочтенiи всего произведенiя, его высокiя цѣли станутъ ясны для читателя, а потому поспѣшилъ въ концѣ первой части объяснить свои возвышенныя намѣренiя. И прекрасно. Мы станемъ смотрѣть на «Петербургскiя трущобы» именно съ той точки, съ какой угодно г. автору.
Эпиграфомъ къ слову «Отъ автора къ читателю» стоитъ слѣдующее: «Не тотъ циникъ, который (почему не кто?) указываетъ на язвы грызущiя общество; но тотъ циникъ, который, замѣчая эти язвы, часто даже прикасаясь къ нимъ, остается хладнокровнымъ ихъ зрителемъ». Очевидно, что въ первой половинѣ эпиграфа авторъ намекаетъ на себя, т. е. не желаетъ, чтобы его за циника приняли. Другого толкованiя эпиграфу дать нельзя. Замѣтимъ только, что опредѣленiе: кто есть циникъ, сдѣлано не совсѣмъ вѣрно, ибо «указывать на язвы грызущiя общество» можно совершенно цинически, напр. можно любоваться картиной разврата собственнаго произведенiя. И этотъ послѣднiй цинизмъ горше перваго.
Авторъ далѣе разсказываетъ, что многiе его друзья и знакомые, которымъ онъ читалъ свое сочиненiе въ рукописи, неоднократно спрашивали его: «неужели все это такъ, все это правда?» Немудрено, что такой вопросъ придетъ въ голову и читателямъ, и вотъ авторъ для того, чтобы увѣрить его «точно-ли это правда», разсказываетъ о томъ, какъ онъ задумалъ писать свой романъ. Оказывается, что признанiе свое г. В. Крестовскiй почувствовалъ вслѣдствiе того необыкновеннаго происшествiя, что «шесть лѣтъ тому назадъ, въ 1858 г. на Сѣнной площади, ражiй мущина, повидимому отставной солдатъ, билъ полупьяную женщину». Это служитъ новымъ подтвержденiемъ той великой истины, что малыя причины производятъ великiя слѣдствiя. Г. В. Крестовскiй, вслѣдствiе вышеописаннаго происшествiя, попалъ въ одинъ изъ «отвратительныхъ прiютовъ», гдѣ и узналъ урывками кое-что изъ жизни побитой женщины и ея товарокъ, но «черезъ (т. е. вѣроятно сквозь) эти урывки для него <нрзб> драма: – такая драма, въ которой «за человѣка страшно становилось».
Какъ человѣкъ просвѣщонный, г. Крестовскiй задалъ себѣ нѣсколько важныхъ вопросовъ (вопросовъ впрочемъ неновыхъ); эти вопросы привели его къ порицанiю «нашего общества, столь щедраго на филантропическiе возгласы, обѣды и теорiи». Порицанiе впрочемъ нѣсколько странное въ устахъ почтеннаго автора, потому что пришедшiе ему въ голову вопросы составляютъ только блѣдный отголосокъ «филантропическихъ возгласовъ, обѣдовъ и теорiй». Авторъ сознается впрочемъ, что вопросы эти не онъ самъ выдумалъ, но онъ надѣется, что авось найдутся такiе читатели, которымъ «и въ голову они не приходили». Да увѣнчаются успѣхомъ сiи возвышенныя надежды.
Вопросы задалъ себѣ г. В. Крестовскiй въ качествѣ человѣка просвѣщоннаго: – въ качествѣ человѣка литературнаго, онъ тотчасъ-же принялся за писанье и окрестилъ свое произведенiе Содержанкой. Но путнаго, по сознанiю самаго сочинителя, ничего не вышло, хоть онъ работалъ съ жаромъ. Тѣмъ не менѣе онъ тотчасъ задумалъ романъ изъ жизни, которой еще не зналъ, ибо урывки страшной драмы не составляютъ знанiя.
Это признанiе автора весьма характерно: онъ не потому началъ писать романъ, что у него накопились матерiалы, но потому началъ собирать матерiалы, что ему вздумалось написать романъ. И вотъ онъ началъ изучать петербуржскую жизнь и ея типы «съ тѣхъ сторонъ, которыя оказывались пригодными, подходящими для его идеи». Какова собственно эта «его идея» авторъ, вѣроятно по скромности, не упоминаетъ, но надо подозрѣвать это идея – «написать романъ». Извѣстно всякому, что изученiе жизни только тогда удается, когда оно производится свободно, безъ всякой предвзятой мысли; что смыслъ жизни долженъ быть выведенъ изъ нея самой, и т. д. Но эти «идеи», какъ оказывается, были неизвѣстны г. Крестовскому. И мы вовсе не удивляемся, что «черезъ нѣсколько лѣтъ úсподвольныхъ наблюденiй», г. авторъ увидѣлъ ясно то, «что трущобы кроются не исключительно около Сѣнной, что онѣ весьма многообразны, и поэтому далъ своему роману его настоящее названiе». Въ самомъ дѣлѣ, какое великое открытiе! Оно равноцѣнно извѣстнымъ выраженiямъ «вездѣ есть добрые и злые люди», или «и черезъ золото льются слезы», и т. п.