Вот и сейчас Дунский не упустил случая к ней придраться:
«Чему ты студентов своих можешь научить, если сама до сих пор даже коробкой с утирками пользоваться не научилась?», — незаметно подкравшись сзади, гаркнул он ей в ухо. Габи вздрогнула и опрокинула стоявшую у локтя вазу с увядшими цветами, поднесенными ей неделю назад на выпускном спектакле первого курса. Дунский злорадно захохотал — он возненавидел эти цветы с той минуты, как Габи внесла их в дом. Поэтому она их не выбросила, хоть они уже увяли и противно воняли.
Вода из опрокинутой вазы затопила всю их крошечную квартирку тошнотворным запахом смерти. От этого запаха крыша у Дунского поехала окончательно и он начал босыми ступнями расшвыривать по полу скользкие стебли с коричневатыми жухлыми розами, гнусавя фальшивым фальцетом: «Отцвели уж давно хризантемы в саду!»
Обидевшись на то, что их обозвали хризантемами, розы тут же доказали, что их розовые шипы все еще в полной боевой сохранности — прервав пение, Дунский взвыл и заплясал на одной ноге, пиная воздух другой:
«Стерва! Даже в цветах у тебя колючки!».
Раньше после такой сцены она бы бросилась на него с кулаками, он бы прижал ее руки к бедрам, тогда она попыталась бы его укусить, он бы отклонился, и они упали бы на пол, где все бы кончилось счастливым слиянием и полным миром. Но сегодня ни на мир, ни на слияние не осталось ни малейшей надежды, и бросаться на Дунского не было никакого смысла. Поэтому, чтобы достойно завершить этот фарс, Габи не стала швырять в голову озверевшего мужа увесистую коробку с салфетками, хоть ей очень этого хотелось. Она с завидным хладнокровием поставила коробку под зеркало и сказала тихо, пожалуй, даже слишком тихо:
«Все, с меня хватит. Давай разъедемся».
Похоже, Дунский только того и ждал. Он тут же прекратил попытки избавиться от вонзившихся в его пальцы злокозненных шипов, и проворно поскакал на одной ноге к своей прикроватной тумбочке, откуда извлек синий пластиковый конверт.
«Да, да, именно разъедемся! Ты в одну сторону, я в другую! Я даже билет купил, чтобы безвозвратно... чтобы ты не смогла меня остановить мольбами и крокодиловыми слезами!».
И выдернув из конверта длиненькую брошюрку с готической надписью «Тур-Эр» красным по голубому, стал обмахиваться ею, как веером. Габи давно заметила, что любовь мужа к патетической фразе усугубилась депрессией, но это выступление было уже за гранью.
«Какой билет? — спросила она довольно тупо, потому что не оставалось сомнений, какой. И можно было догадаться, куда — в Киев, к маме. Куда еще он мог отправиться без гроша в кармане? Интересно, на какие деньги он этот билет купил?
«Я заплатил твоей кредитной карточкой, — ответил он с вызовом на ее незаданный вопрос. — Ты же знаешь, как ловко я подделываю твою подпись».
«Ты с ума сошел: ведь через неделю за квартиру платить!».
«Зачем тебе квартира, если я уезжаю?».
«А куда ты вернешься, хотела бы я знать?».
«Кто сказал, что я собираюсь возвращаться? Меня тут никто с цветами не ждет».
Что правда, то правда, никто его тут с цветами не ждал, — со всеми своими немногочисленными друзьями он за эти месяцы успел рассориться.
«Твое дело, — пожала Габи плечами, — не хочешь, не возвращайся».
И начала собирать раскиданные по всей комнате трупы увядших роз, стараясь отвернуться так, чтобы он не видел ее крокодиловых слез, сползающих по щекам к уголкам рта, откуда она их поспешно слизывала кончиком языка.
Провожать его в аэропорт она не поехала, пожалела пятьдесят шекелей на автобусный билет, да и к чему посыпать раны солью? Он ей из Киева не позвонил, она ему в Киев тоже, так что она толком не знала, добрался он до мамы или нет. А через десять дней он уже не смог бы ей позвонить, даже если бы захотел — из квартиры пришлось выехать, и телефона у нее не стало.
Пока Габи с натугой освобождалась от привычного быта супружеской жизни, ей было не до размышлений. Вещей у нее было вроде немного — компьютер увез Дунский, мебель была хозяйская — но когда пришлось выметаться с насиженного места в никуда, их набралась неподъемная гора, особенно книг. Чтобы распихать их, Габи проявила чудеса изворотливости — она подарила завхозу своей киношколы восемь горшков с заботливо выхоженными ею цветами за право затолкать книги и стереопроигрыватель с ящиком дисков в пыльную заброшенную каморку под лестницей.