— Ах ты ж моя дурочка.
Я, меж тем, захлестнул лодыжку Ефросиньи тряпицей. Она, помогая мне, повыше приподняла подол платья. Затянул потуже, но со скидкой на то, что имею все же дело с женщиной, а не с дюжим мужиком, и быстро-быстро замотал.
— Вот, так-то лучше. — Откинулся назад, оценивая свою работу. — Сейчас подсажу вас на Золотинку и...
— Нет! — внезапно отрезала госпожа, сурово насупив червленые сурьмою брови. — Я боюсь снова на нее садиться. — Покосилась на обиженно опустившую голову кобылу и поспешно уточнила: — Пока что. Лучше возьми меня к себе в седло.
— Но... — начал было растеряно я, однако спорить с тем взглядом, что одарила меня княгиня, было попросту невозможно. — Как скажите, госпожа.
Я поднялся с земли, поймал под уздцы княгинину кобылу и, свистом подозвав к себе, все это время отиравшегося в сторонке Вострого, привязал ее поводья к седлу своего мерина. Не сказать, чтобы та восприняла это так уж благосклонно. Да и Вострый покосился на меня так, словно хотел спросить, а не попутали ли мы оба немного берега? «Ничего, дружок, и так бывает!» — фыркнул я про себя, потрепав его по гриве, и повернулся к госпоже. Осторожно, словно величайшую драгоценность, подхватил ее на руки. Мгновенно, в силу необычайной ее ко мне близости, окунувшись в дивный букет ароматов, от нее исходящих. Пальчики Ярославны сомкнулись замком подле моей шеи, а ее волосы защекотали мне щеку. Медленно и глубоко вздохнул. Шагнул к Вострому и, приподняв княгиню, помог ей усесться боком у передней луки седла. И следом рывком взлетел сам.
Госпожа, вновь оказавшаяся в опасной близости от меня, повернула голову, взглянув снизу-вверх, и улыбнулась.
— Благодарю. — Ее пальчики коснулись моих, перебирающих поводья. — Прости, что доставляю столько неудобств своей неуклюжестью.
— Нет-нет, госпожа! Что вы! — отчаянно замотал я головою. — Это мой долг — всегда быть рядом с вами. И это моя вина, что вы все же смогли пораниться. — Я тронул Вострого пятками, пуская того легкой рысью. — Ох и задаст мне трепку десятский Давыд. Ох и задаст.
Княгиня привычным своим жестом запрокинула голову и звонко рассмеялась:
— Как я велю, так и будет. Велю — задаст. Не велю — слова лишнего не скажет. — Ладошка Ярославны легла мне на грудь, на расстегнутый по летней погоде ворот рубахи. Царапнула ноготком возле тесемки нательного крестика. — И ты помни, что все вы в первую голову в моей воле. — Подняла на меня смарагдовые свои очи. — Не князя, супруга и господина моего. Но моей. Понял?
— Да, госпожа, — нервно сглотнул я. — Понял.
***
Вызов к княгине вечером того же дня застал меня совершенно врасплох. Давыд, десятский наш, выдернул меня уже из полудремы. Я торопливо вскочил на полатях и вопросительно уставился на старшего.
— Госпожа к себе зовет, — коротко сообщил тот с ничего не выражающим лицом. — Живо давай.
— Так сегодня ж черед Летко у ее дверей стоять, — не понял я, но таки нырнул в штаны и принялся натягивать сапоги.
— Отпросился Летко, — уже на выходе из истопки, отведенной для княгининых гридей, через плечо бросил десятский. — В город, к сестре на именины.
Я лишь пожал плечами. Заправил в штаны рубаху, накинул кожух и, на ходу затягивая пояс с мечом и ножом, поспешил наверх, к покоям княгини Ефросиньи. Кто уж и зачем завел обыкновение в и без того как улей трутнями набитом дружинниками княжьем тереме на ночь выставлять гридя у дверей горницы госпожи, я не знаю. Но все те шесть месяцев, что я уже состою при особе ее, правило это соблюдается неуклонно. И даже тогда, когда домой из частых и долгих отлучек возвращается князь, всякий раз спешащий к жене и подолгу оттуда не показывающийся.
Разминувшись в сенях с озорно стрельнувшей глазками в мою сторону Оленой, ближней служанкой княгини, верно отосланной хозяйкой по каким-то срочным делам, я наконец остановился подле тяжелой дубовой двери. Привычно, как-никак не впервой на карауле, постучал три раза и, слегка приоткрыв, заглянул в щелку: