Охваченные несказанным ужасом стражи на некоторое время застыли, не произнося ни слова; но в конце концов смелость вернулась к ним и они приблизились к телу. Покрывало сползло на пол; на щеке мертвой были ужасные раны от когтей; окоченевшая правая рука свисала вниз. Тело казалось безжизненным. Стражи принялись растирать лоб, запавшие щеки и шею старухи, перенесли тело покойницы поближе к огню и трудились над ним много часов кряду, но все было напрасно. Похороны, тем не менее, отложили — и лишь на четвертый день, когда появились безошибочные признаки тления, злосчастная бабка Магон была наконец погребена.
— Понятно… Видать, в сумраке вы обманулись, — сказал пастору джентльмен, которому тот поведал о происшедшем. — Кот внезапно испугался, вслепую кинулся на стену и задел руку умершей.
— Нет, — отвечал священнослужитель. — В пальцах правой руки с длинными отросшими ногтями был зажат порядочный клок черной шерсти.
Беспокойный сон
Джон Хоскин, житель Сан-Франциско, преданно любил свою красавицу-жену. Весной 1871 г. миссис Хоскин отправилась на восток навестить родственников в Спрингфилде, штат Иллинойс, где спустя неделю после приезда неожиданно скончалась — если верить врачу, от какого-то сердечного заболевания. Мистера Хоскина незамедлительно известили телеграммой о потере, и он распорядился отправить тело жены в Сан-Франциско. По прибытии металлический гроб с останками миссис Хоскин был открыт. Тело лежало на правом боку, правая рука была подложена под щеку, левая рука покоилась на груди. Поза казалась совершенно естественной и усопшая напоминала спящего ребенка. В письме к отцу жены, мистеру Мартину Л. Уайтни из Спрингфилда, мистер Хоскин с благодарностью отозвался о заботливости тестя, постаравшегося так уложить тело, что вид покойницы смягчал горечь смертной утраты. К своему удивлению, он узнал от тестя, что никто и не думал ни о чем подобном. Тело уложили в гроб самым обычным образом, на спину, а руки умершей были вытянуты вдоль туловища. Надгробие еще не было готово, и гроб покамест разместили во временном склепе кладбища Лорел-Хилл.
Хоскин был до крайности встревожен своим открытием и не сразу осознал, что удобная и естественная поза покойной и мирное выражение ее лица исключали всякую мысль о летаргическом сне, пробуждении в гробу и медленной смерти от удушья. Жену, настаивал он, погубила некомпетентность врача и необдуманная поспешность. Движимый этими чувствами, он вновь написал мистеру Уайтни, выразив в горячих словах свой ужас и горе. Несколько дней спустя кто-то предположил, что гроб могли открыть по пути в надежде поживиться драгоценностями, так как перемена позы представлялась невозможной в тесном пространстве металлического ящика — и гроб было решено вскрыть снова.
Крышку сняли, и глазам предстал новый ужас: тело лежало на левом боку. Покойница словно вся сжалась; положение тела заставило бы страдать живого человека. Лицо умершей искажала гримаса боли. Ее пальцы по-прежнему украшали дорогие перстни.
В порыве эмоций, к которому примешивалось теперь острое, пусть и ошибочное, раскаяние, мистер Хоскин лишился рассудка. Он умер много лет спустя в приюте для душевнобольных в Стоктоне.
Загадку решено было прояснить. Вызвали доктора. Он осмотрел тело умершей женщины, заявил, что признаки жизни явно отсутствуют, и велел в третий и последний раз закрыть гроб. И действительно, признаки жизни «явно отсутствовали», ибо труп забальзамировали еще в Спрингфилде.
Тайна Чарльза Фаркуарсона
В одну летнюю ночь 1843 года Уильям Хейнер Гордон из Филадельфии лежал в постели, читая при свете свечи «Путешественника» Голдсмита[1]. Было около одиннадцати вечера. Спальня находилась на третьем этаже дома; два ее окна выходили на Каштановую улицу. Балкона в комнате не имелось, и ниже, под окнами, располагались лишь другие окна, прорезанные в гладкой и ровной кирпичной стене.
1
Речь идет о философской поэме «Путешественник, или Картина общества» (1764) ирландского писателя, поэта и драматурга Оливера Голдсмита (1728–1774) (Здесь и далее прим. перев.).