– Ты не рад.
– А чему радоваться?
И он протягивает сигарету. Отмахиваюсь, но под тяжбой сурового взгляда сжимаю её меж пальцев. Затягиваюсь и осторожно выдыхаю: кольцо дыма обволакивает одну из лампочек на потолке.
– Хоть что-то умеешь.
Укол не из обидных, а потому ответа не заслуживает.
Или заслуживает?
– Надо же было чем-то заниматься до встречи с тобой, – говорю я. – Перед физической деградацией я внимала моральному разложению.
– А куда ты впихнула этап развития? – подхватывает мужчина.
– Это самый короткий этап.
– От зачатия до рождения?
– Очень смешно.
– Очень.
Мы смотрим в окно: из конвоя выводят двух девочек. Худые тельца жмутся друг к другу и оглядывают окружение, цепляются за уродливую, требующую ремонта, вывеску, смотрят на покрытые решётками окна – понимают, зубастый дом поглотит их. Одна из будущих послушниц оборачивается на сальную шутку водителя конвоя, отвечает ему колким взглядом и вдогонку получает прижигающий удар по бедру. Водитель конвоя обтирает ладони о пыльные штаны и прячет руки в карманы.
– Разве это дозволено? – спрашиваю я.
– Прибывшие не равно послушницы, – отвечает Хозяин Монастыря. – Они ещё не заключили договор, а, значит, не являются неприкосновенностью Отца.
– Этот водитель хорошо знает здешние правила.
– Ты только приехала, а уже чувствуешь их, – смеётся мужчина. – Для чего обратила внимание на безобидный жест? Хочешь вступиться за незнакомок, которые, увидев бы тебя в грязи, не предложили платка?
– Меня никто не трогал. И не думал.
– Ещё бы.
– Что это значит?
– Я велел, – серьёзно отвечает Хозяин Монастыря.
– Сопровождающих было двое. Два водителя. Один из них сказал «девочка Босса».
– Значит, моя девочка. Особый груз, Луна.
– А это что значит?
– Как думаешь, – мужчина кивает на бредущих к Монастырю, – они отличаются чем-либо от уже пребывающих здесь? Ну, кроме того, что спят на соломе, жрут похлебку через день и плату за то не получают.
– Поняла.
– Уверена?
Он касается моего плеча своим плечом. Случайно. И задерживается, решает.
– Неопытность ныне дорога? – издеваюсь я. По большей степени над собой.
– Дорога невинность. И всегда будет. А неопытность для некоторых назидательных мужчин даже бывает желаема. Для некоторых – некоторым балансом. Опасающиеся же её в Монастырь не являются.
– Что об этом думаешь ты? – с искренним интересом вопрошаю я.
– Думаю, приятно выступать в роли искусителя, указывающего на запретный плод. Но также я думаю, приятно выступать в роли дьявола, с которым заключают договор.
– Ты бы хотел меня?
То его поражает: удивляет и скоблит. На лице вырисовывается совершенно неясная эмоция.
– Я думаю, – признаюсь, – утайки друг от друга лишь портят людские отношения.
– Они задают такт, Луна, а подобная прямота обескураживает, понимаешь? Так нельзя с людьми.
– А как можно? И к чему придумывать на уже придуманные слова другие?
Я докуриваю и швыряю хвост сигареты в пепельницу, сама же приземляюсь на край стола и, обняв одно колено, внимаю очерчивающему меня лицу.
– Хотел бы, – признаётся мужчина на заданное мной. – Если ты откровенна, то и я предпочту. Но мои слова ничего не значат. Ничего не значат и твои слова. Мы есть – такие, и поступать будем – как должно.
– Много договоров ты заключил, о, дьявол? – в очередной раз спрыгиваю с темы.
– Достаточно.
И Хозяин Монастыря рассказывает о том, как пребывают новые девочки: в каком возрасте, с какими историями и помыслами, как часто. Принимает он (удивительно то или нет…?) не всех; многие мечтающие о благой жизни покидают монастырские земли по указу Отца, многие отказываются сами после беседы с ним, предпочитая уродливую и грязную, однако свободную и не обременённую обязательствами жизнь. Несколько раз в квартал – случается – Хозяин Монастыря подготавливает и продаёт друзьям из пантеона жён. Другие публичные дома подобной функцией не располагают, и их целомудренные жительницы периодически несут двух-трехкилограммовые свёртки проблем.
– Расскажи о человеке, который меня купит, – прошу я.
Мужчина вздыхает и, прежде чем ответить, уточняет:
– Ты говоришь об этом в таком ключе, словно он перекупит тебя и скроется. Но нет, Луна. Услуга временна. Ты одаришь его и останешься при мне. И имя его я вправе назвать только завтра – после вечернего представления.
– Мамочка сказала, ты можешь продать меня в жёны.