Но я не успел сполна насладиться видом парня, тот заявил:
— Я убью тебя, Скотт. Ты уж извини, но я просто должен тебя убить.
Он с трудом выговаривал слова распухшими губами. Я не успел ответить. На переднем сиденье Флем нервно прочистил горло и вмешался:
— Датч, босс не велел убивать парня. Он сказал: «Достаньте его».
— Заткнись! — огрызнулся Датч. — Делай, как я скажу. Босс приказал достать его, верно. Ну а я тупой, понял? Подумал, надо убить парня, когда босс распорядился достать. Никаких проблем. Все логично, понял?
Нет, этот тип мне совсем не нравится. И логика его мне не по душе, но, по всей видимости, у меня уже не остается шанса оспорить эту его логику. Датч решил убить меня, а я, связанный по рукам и ногам, вряд ли смогу ему помешать.
Я спросил Датча:
— Не возражаешь, если я поднимусь?
Датч рассмеялся:
— Валяй. Устраивайся повольготней. Только скажи мне сначала: «Пожалуйста».
— Пошел ты…
Тыльная сторона руки снова с силой проехала по моим губам. Если я не буду держать свою большую пасть закрытой, очень скоро она станет еще больше. И будет выглядеть так, как у Датча.
Он вежливо, даже слишком вежливо сказал:
— Извините, мистер Скотт. Но не заставляйте меня делать это.
Я постарался говорить спокойным голосом:
— Мне сидеть здесь или я могу подняться?
— Давай подымайся, — проскрипел он. — И не вынуждай меня избивать тебя. Все должно выглядеть как самоубийство.
— Самоубийство? Что, черт побери, ты хочешь этим сказать?
Он оскалился щербатым ртом:
— Вот как обстоят дела, Скотт. Твоя пушка у меня. Не эта. Ты думал, что эту ты отобрал у меня. — Он пошевелил правой рукой, и свет отразился на автоматическом пистолете 45-го калибра с перламутровой рукояткой, который так недолго пролежал в ящике моего письменного стола. — Сечешь, красавчик? Я убью тебя сам.
Ему, должно быть, было довольно больно растягивать разбитые губы в ухмылке, но он так радовался, что не мог совладать с собой.
— Я застрелю тебя из твоего же револьвера. Но если ты вынудишь меня рукоприкладствовать, это не будет похоже на самоубийство, так ведь?
На его вопрос отвечать было не обязательно. К тому же он явно меня подзуживал. Веревки на кистях моих рук и на щиколотках были завязаны довольно туго, однако я мог раздвинуть ладони и шевелить пальцами, а также двигать ступнями.
Я положил ладони на сиденье, подобрал под себя ноги и начал приподниматься.
— Смотри, не балуй, — прорычал Датч. — Если выкинешь что-нибудь, мне придется изменить план и пристрелить тебя из моей любимой маленькой пушечки. — И он сунул мне под нос эту свою любимую маленькую пушку. — Так что будь осторожен.
Он мог бы и не предупреждать меня, хотя какая мне была разница в конечном счете? Единственной удачей во всей этой передряге было то, что мои руки связали спереди. Вдруг у меня судорогой свело желудок, когда я сообразил, что я посчитал удачей. Связанные руки! Однако это было, несомненно, лучше, чем если бы мне их завели за спину. Ребятки, вероятно, очень спешили.
Голова моя болела адски, но мыслил я все же ясно, и до меня наконец дошло значение этой поездки в никуда. Перебраться с пола на сиденье я хотел главным образом для того, чтобы увидеть, куда мы едем, хотя было и непонятно, что мне это дало бы. Я связан по рукам и ногам, и профессиональный убийца держит меня на прицеле. И везут они меня не к боссу. Похоже, поездка для меня — последняя.
Я и раньше бывал во многих переделках, но никогда не чувствовал такой безысходности.
— Послушай, Датч, Мэйс не будет в восторге, если ты меня прикончишь.
— Зато я буду в восторге. А с Мэйсом я как-нибудь разберусь.
Я невольно хохотнул. У меня был шанс «разобраться» с Мэйсом, и я-то прекрасно понимал, что этому пентюху никогда с ним не справиться. Но он мог отлично справиться со мной.
Датч наклонился ко мне.
— Что тут смешного? Я уже отказался от идеи о твоем самоубийстве. Я все равно воспользуюсь твоей пушкой, но сначала прогуляюсь ею по твоему лицу.
— Мою пушку ты можешь получить только у Мэйса. Разве он приказал тебе прикончить меня?
— Он сказал достать тебя, Скотт. А я, как ты уже знаешь, иногда понимаю не правильно то, что мне говорят. — Он навис надо мной, раздвинул губы и показал на выбитые зубы. — Видишь это? Я тебе отплачу. В долгу не останусь. Отделаю так, что мама родная тебя не узнает.
Я не сдержал невольной дрожи. Парни из морга возненавидят меня, когда им доставят мой изуродованный труп.
— В этом ты большой мастак, верно? Ты здорово повеселился, когда громил мой офис?
— Я так не веселился с того дня, когда моя бабка попала в машину для выжимания белья, — хихикнул он. — Со мной шутки плохи. Скотт.
— Еще бы, — признал я. — С таким «копом», как ты.
Он не замедлил нанести мне новый удар. Я бы пожертвовал всеми своими зубами — только бы достать этого типа. Однако я сохранял внешнее спокойствие, откинулся на спинку сиденья и огляделся. Кругом было темно, луна пряталась за сгущающимися облаками, и все же в свете фар я узнал пару знакомых ориентиров и понял, что мы поднимаемся в горы по дороге Бенедикт-Каньон. Я бывал тут несколько раз — при более счастливых обстоятельствах — и хорошо знал дорогу. Она проходила по холмам, некоторые склоны представляли собой крутые обрывы, а другие были пологими. Может, Датч позволит мне прыгнуть в пропасть? Самоубийство… Я попытался пошевелить кистями рук, но веревка была туго затянута.
— Не двигайся, — бросил Датч.
— Проклятая веревка нарушает кровообращение.
Датч хохотнул:
— Он беспокоится о кровообращении. Я ужасно огорчен, Скотт. Подожди немного, и я все улажу.
Я замолчал, ибо мне сильно не по душе были его высказывания. Датч же нанес мне прощальный удар:
— Я слышал о тебе, Скотт. Знаю, что ты ухитрялся отболтаться в крутых переделках. А сейчас, красавчик, тебе не отвертеться.
В чем, в чем, а в этом у меня уже не оставалось никаких сомнений. И раз уж слова не помогут мне выпутаться, нужно что-то срочно предпринять. Но вот что?
Наконец я врубился. Мне уже не спастись. Подонки просто отвезут меня в горы и пристрелят. Швырнут на колени, приставят пушку за ухо и вышибут мозги, как военнопленному в войне без правил. Я оказался не с той стороны нейтральной полосы.
Однако я не оставлял попыток придумать что-нибудь. Мы мчались среди холмов, но где именно? Присмотревшись повнимательнее, я узнал этот отрезок дороги. Мы уже оставили позади крупные загородные фермы. Я вспомнил, как приезжал сюда с шестифутовой блондинкой, называвшей меня «хвастуном». Я вспомнил, что где-то впереди, примерно в миле, была маленькая утрамбованная площадка, на которую мы съехали тогда с дороги и где немного поболтали. Кажется, о Шопенгауэре. За площадкой, чуть ниже дороги, по довольно крутому склону холма проходил узкий карниз, а за ним был обрыв футов в пятьдесят. Я вспомнил, как в ту ночь с блондинкой я из предосторожности поставил машину на заднюю передачу и вытянул до конца ручной тормоз. Но чертова блондинка умудрилась задвинуть ногой ручной тормоз.
В этом месте дорога извивалась, и на крутых поворотах Флем делал не больше двадцати миль в час. Я припомнил, что сразу за той площадкой дорога резко сворачивала влево.
Я вздохнул. Ничего не поделаешь. Если тебя подстрелят, Скотт, какая тебе разница, попадут ли тебе в голову или в спину.
Я ничего не мог поделать со слабостью, охватившей меня, когда я наконец принял решение. Как и с крупными каплями пота, выступавшими на моем лбу. Мои губы пересохли, и я облизал их.
— Датч, — попросил я. — Раскури мне сигарету.
— Что с твоим голосом?