— Беленькой? — участливо спросила она. — А я…
И, засмущавшись, достала из-под прилавка нарезанное сало, белоснежное, с розовыми прожилками. И черный мягкий хлеб.
— Вот.
В сентябре играли свадьбу. Полными слез глазами смотрела Татьяна на желтые поля и родные деревенские домишки. Утиралась уголком фаты, прятала счастливое алое от смущения лицо.
Зажили. Теперь Татьяна тащила домой не только прянички и коржики. Беленькую тащила, стыдясь. Без водки Валерка обзывал чумичкой и горевал о своей судьбе: кого в жены взял? В подпитии добрел, чмокал в губы и кричал:
— На море тебя, королеву! Отвезу, бля буду, отвезу!
А через год Татьяна родила дочку. Беременность еле ноги оттаскала. Огород, скотина, работа. Токсикоз. Кровотечения.
Но девочка родилась — тусклый худосочный человечек. Не дышала, не пищала — откачивали.
А Татьяна, любовно рассматривая крошечные пальчики и ножки, шептала:
— Настя-Настя, будь красавицей…
Настя росла тихим стебельком. Не ребенок — трагедия. От солнышка в обморок, от сна на спине — кровь из носа, под кожей на затылке шишка. Шишка блуждала по всему ее тельцу. То в горло уходила, то в ноги. Резать боялись — в девочке и так дух еле держался.
— Пьяное зачатие промаха не дает, — грубо сказала Татьяне Ольга Докторша. — Ты о чем думала?
Шишка уползла в глубь Насти. Не прощупать, не достать. Притаилась там где-то внутри, спряталась. Врачи покачали головами — резать. Искать. Спасать.
И не спасли. Кровь не держалась в детском тельце, не помогли ни гроздья пинцетов и зажимов, ни переливания…
Татьяна ледяными руками отгладила парадное белое платьице и зеленые шелковые ленты. Валерка хмуро молчал с похмелья, выпросил денег и пошел поминать.
— Настя, значит… — Крис отложил в сторону исписанный только ему одному понятными знаками лист. Лист приютился у детских коленок, тощих, без ямочек.
— А что ты хочешь, Настя?
— К маме, — выдохнула трубка. — Приведи мне маму. Только хорошо попроси, пожалуйста.
— А просить-то и не придется… — ответил Крис.
— Только не ругай ее…
— Не судите. — Крис поднялся.
В глубине зеркала мелькнула маленькая фигурка в белом платьице. Негритенок задул свечи.
Такси поджидало внизу. За рулем на этот раз черноглазая серьезная девушка в форменной фуражке, нахлобученной на уши. Покосилась.
— Печку включить?
— Да зачем…
— Зима, — сказала девушка. — А ты весь нараспашку.
Крис не ответил, прижался детской любопытной мордашкой к ледяному стеклу. Только на мир смотрел все еще своими глазами — темными, немигающими. Смотрел на уходящий вдаль город, на бока проносящихся мимо машин, на бесконечные дороги и сотни столбов, на указатели и знаки, поля и черные горбушки лесов…
И только перед указателем с надписью "Марьяновка" прикрыл усталые веки и распахнул другие глаза — васильковые, чистые.
Девушка повела машину дальше, старательно объезжая кочки и ухабы. Погасила фары перед зеленым спящим домиком. Возле дома росли две пушистые елочки, и стояла покосившаяся лавка.
Девушка закурила.
— Иди.
В сенях пахло чем-то особенным — чабрецом и шалфеем. Половицы скрипели. Сплетенные из лоскуточков коврики сбились. Тикали тяжелые ходики с разбитым циферблатом, на столе стыла крынка молока, обернутая газетной бумагой. Под образами сидела пышноволосая кукла с разрисованным лицом.
Крис остановился перед куклой. Повеяло древним, незабываемым, языческим… Знакомым.
А потом отвел рукой шторки, ведущие в спальню, и остановился в дверном проеме.
Татьяна проснулась — под бок толкнуло теплое, родное. Сердце зашлось радостью — Настя забирается погреться. Каждую зимнюю ночь она подбирала длинную ночную рубашонку, просовывала полы между ножек, и таким щеночком, с куцым рубашечным хвостиком, забиралась под руку.
— Настя, — позвала Татьяна, приподнимаясь.
Да вот же она! Стоит в дверях. Только не в ночной рубашке, а в белом отглаженном платьице, перехваченном шелковыми зелеными лентами. Стоит и молчит.
Татьяна подняла руку — перекреститься, но вдруг все поняла и уронила руку обратно на ватное одеяло.
Настя улыбнулась и исчезла в темноте коридора. Только мелькнуло белое праздничное платье.
Когда Татьяна выбралась на кухню, когда отсыпала себе решительно и щедро горсти таблеток — матери-сердечницы, отца-диабетика, снотворное от Ольги Докторши… Когда лила в ковшик водку мужа-Валерки и глотала все это горстями, Криса в доме уже не было.
Он подошел к машине, обернулся и посмотрел на зеленый домик.