— Во! Наконец-то слышу правильные речи! — Гольян тряхнул своей пушкой.
— Аккуратнее, воин! — Костя Скелетон оглядел собравшихся. — Словом, делаем так: занимаем позицию в устье ущелья. В случае чего будет где укрыться. Здесь же оставляем засадный полк. Двоих добровольцев. Больше не понадобится. Задача у тех, кто останется, простейшая: во-первых, замаскироваться так, чтобы ни одна змея не заметила. Во-вторых, пропустить этих монстроидов мимо, а когда начнется главная веселуха, проявиться на свет и дать им хорошего пинкаря с тыла.
— И дадим! — Гольян вновь тряхнул оружием.
— Значит, если нет возражений, так и решим. Останешься ты, ну, а с тобой… Эх, мне бы надо остаться, да нельзя.
— Может, Кустаная?
— Кустанай тоже может понадобиться. Будет у нас этаким козырьком в рукаве. В случае чего — вылетит и ошарашит.
— Тогда останемся я и Гольян! — поднял руку Тимур. — Я и с маскировкой справлюсь, и морок наведу, — фиг заметят!
— Только не высовывайтесь прежде времени! — попросил Скелетон. — И под наши стволы не кидайтесь.
— Может, повяжем банданы? — предложил я. — У них свои коды, у нас свои. Быстро они не отреагируют, не успеют.
— Идея неплохая, только из чего мы их сделаем?
— Да хотя бы из моего шарфика! — подала голос Викасик. — Он красный — за версту видно.
— Годится, — Скелетон кивнул. — Вот этим сейчас и займись. Быстренько режь на полосы и раздавай ребятам. И прежде всего — этим, что остаются. Времечко уж больно поджимает. Хунхузы близко…
— Хунхузы? — брови на переносице Гольяна сомкнулись в вопрошающую птичку.
— Хунхузы, гимадрилы, — неважно. Суть ты ведь понял?
— Понял! — Гольян по-солдафонски прищелкнул каблуками.
— Вот и заканчиваем вечер вопросов-ответов. Выбирайте позиции, маскируйтесь. Бой будет жарким…
Мы лежали среди скал. Ни дать ни взять — греющиеся на солнышке ящерки. Минуя подлесок к нам приближались танки — самые настоящие, гусеничные, словно со старинных гравюр. За ними возникали и вновь пропадали обряженные в камуфляж фигурки. Умело так перемещались — страхуя друг дружку, подолгу на мушке не маяча. Стало быть, спецы. Непуганные, до сегодняшнего дня уверенные в себе на все сто. Да и с кем им доводилось до сих пор встречаться? С европейскими вепрями, приволжскими волками, с уральскими зубарями? В узкую щель между камнями я наблюдал за их передвижениями и пытался представить, о чем они думают. Конечно же, нас они считали врагами, кучкой молодых извергов, сгубивших привычный мир. Но разве это было так? Где простиралась та тонкая грань, делившая нас на своих и чужих?
Мне было горько. Я не чувствовал того радостного упоения, с которым рвался в этот бой тот же Гольян. Да, я тоже хотел отомстить. За Хобота, за Ковчег, за всех тех, кто сгорел вместе с нашим домом. Но я не был уверен, что, нажимая курок, наказываю именно виновников. Как и всякая война, эта война спешила принять уродливые и отталкивающие формы. И снова предлагалось тупо делить всех на своих и чужих. Повязывать шарфики, делать метки, обозначать условными символами. И, увы, не было больше телефона доверия, чтобы задать вопрос и услышать внятный ответ. Как было сказано недавно: время вопросов и ответов завершилось. Наступила пора действовать, а действовать на войне — означает целиться и стрелять.
Самое горькое, что я понимал: все только начинается. Можно было плюнуть на все и нырнуть в Излом, но это ведь был наш мир, это был мир однорукого, и некому было его спасать, кроме нас. Было крайне сомнительно, что подобное начало новой жизни понравится всем ребятам, но мы ведь ничего и не выбирали. И даже однорукий с Хоботом тоже ничего уже не могли выбрать. Время само выбрало нас, и оно же вооружило нас призрачной надеждой.
Мы ждали приближающегося противника, терпеливо ловили на мушки рывками перемещающиеся цели. Мы были готовы к этой войне, и самое грустное таилось в том, что даже малыши за нашими спинами уже не были малышами. На своей наковальне война в несколько взмахов перековывала нас всех в бойцов.
Мы лежали среди жарких, прокаленных солнцем скал — еще живые и не разуверившиеся. Мы ждали приближающегося противника…
