Она шла, звонко ступая по асфальту. Она любила свой район. Он назывался красиво – Юго-Западный.
Это был новый район Москвы. Здесь все было молодо. Новизна отражалась в названиях. Были кафе «Спутник» и «Луна» и поблизости кинотеатр «Ракета». Был магазин «Синтетика», где, как любил говорить Олег, торговали большими молекулами – изделиями из полимеров. И магазин «Изотопы», торговый зал которого скорей походил на научную лабораторию.
«Нет, я бы не смогла уехать от всего этого и жить в глуши», – подумала она. Как будто кто-то просил ее уехать. И жить в глуши.
Институт, где она работала, был в старом районе Москвы, в центре города. Он помещался в старинном особняке. Приближаясь к институту, она почувствовала волнение. Когда-то, студенткой, в дни экзаменов, она завидовала преподавателям, считая, что их ничто не волнует. Только начав принимать экзамены, она поняла, как ошибалась. Раньше ей могли поставить на экзамене двойку. Одну-единственную. Теперь она могла получить их сразу несколько. Ведь каждая двойка, поставленная студенту, была прежде всего двойка себе самой.
В институтском дворе уже толпился студенческий народ. Многие что-то срочно дочитывали. Одни – сидя на скамейках под старым тополем, другие – стоя прямо посреди двора, где их толкали то и дело со всех сторон.
Она увидела группку «своих». Они поздоровались почтительно, даже чуть скорбно. Должно быть, они скорбели о себе.
В коридорах было душно, несмотря на открытые окна. Пахло мелом, чернилами, пылью и старыми книгами. В дни экзаменов этот знакомый запах тоже устрашал.
Кафедра западной литературы располагалась в большой комнате, в самом конце коридора. Зоя Петровна уже ждала. Она была в белой кофточке с короткими рукавами и сама походила на студентку. Она протянула Тамаре букетик ландышей.
– В какой аудитории будет экзамен?
– В шестой. Там все готово. Только разложить билеты.
Зоя Петровна тоже волновалась.
– Какой хороший день, – сказала она, когда билеты были разложены. – Жаль, что мы сегодня кому-то испортим настроение. В общем, это ужасно. Знает что-то человек, а молчит, силится вспомнить, и нельзя ему подсказать…
Она села за один из столов, подставила лицо солнцу.
– Тамара Васильевна, вы верите в дружбу?
Студенты входили один за другим. Сначала неохотно, приходилось приглашать их. Потом вдруг повалили, стали спорить, чья очередь.
Тамара любила наблюдать за тем, как берут билеты. Ей казалось, что в этот момент открывается характер человека. Один мнется у стола, боится прогадать, взять не тот билет. Другой решительно берет тот, что всего ближе к нему. Третий тянется через стол, чтобы взять самый дальний.
Несчастливцами считали себя те, кому выпадал Стендаль. Все знали, что Тамара Васильевна любит Стендаля особенной, пристрастной любовью и даже пишет о нем научную работу. Если и можно было студенту чего-то не знать, допустить неточность в чем-то, то это должен был быть только не Стендаль.
На этот раз таким несчастливцем оказался Эрик Монахов. Эрик как-то сказал ей, что его имя расшифровывается так – «Эра Рабочих И Крестьян».
Это был бледный юноша, с красными глазами, встрепанный и помятый, из тех, кому не приходится спать в ночь перед экзаменом.
Ему достались «Воспоминания эгоиста» Стендаля. Он помнил подробности, приводил цитаты.
Все было бы хорошо, если бы он не называл эгоиста эгоистом. Видимо, в чужом конспекте, по которому он зубрил, была описка. Эрик отвечал бойко, с наигранным интересом к материалу, стараясь понравиться экзаменатору. Он был один из последних, – в коридоре за дверью уже никого не осталось.
Тамара слушала его и думала: «Ему лишь бы сдать. Он никогда не возьмет в руки эту книгу. Он будет жить всю жизнь по чужим конспектам. Не только в литературе. По чужим конспектам мыслей и чувств. И так же он будет боек и оживлен, стараясь понравиться».
– Вы готовились по конспектам? – спросила она. – А оригинал не читали?
Он ответил настороженно:
– Почему? Я читал.
– Тогда объясните, пожалуйста, значение слова «эготист» по Стендалю.
– Эгоист? – переспросил Эрик.
Он видел, что ассистент Зоя Петровна делает ему страшные глаза, и силился понять, в чем дело.