Она зачесывала их надо лбом, закручивала в жгут на затылке и кончила тем, что опять заплела косички.
Когда-то ей заплетала их мать. Она помнит прикосновение ее рук, теплых и добрых. Больше помнит, чем ее лицо.
По радио передавали музыку. Концерт по заявкам работников угольной промышленности. Все заказывали классику. «Танец маленьких лебедей». Арию Тоски. Увертюру Римского-Корсакова. Серьезный народ эти работники угольной промышленности. Нет чтобы заказать лирическую песенку или что-нибудь джазовое. Или веселую, «с блатнинкой», какие по праздникам поет весь Донбасс. Нет. Хотят показать свою образованность.
За окном лил теплый летний дождь, и от этого в комнате было хмуро. Тучи, низкие, напитанные дождем, ползли, почти цепляясь за холмы позади балки.
Четыре отдельно растущих дерева, всегда такие четкие на голубом, теперь смутно виднелись в дождевой мгле. И на душе было смутно. Она сама не знала почему. Потому ли, что на фабрике потеряли утро – шахта стояла. Или потому, что Стах вчера не пришел. «Конечно, ветер задул свечу. Стах решил, что я сплю». Можно думать так. Очень хочется думать так.
Он изменился после Москвы. Раньше он много рассказывал Мае о своем прошлом. Тогда ей не хотелось слушать. Теперь ей приходилось вытягивать из него каждое слово. Может быть, прошлое перестало для него быть только прошлым?..
В дверь постучали. Пришла Лариса Величкина, жена Саши.
– Можно к тебе? Меня дождь захватил в хлебном. Она отряхнула плащ в передней, разулась и в одних чулках вошла в комнату.
– Твой дежурит сегодня? – спросила она, как спрашивают о мужьях.
Мае было это приятно. Вообще она была рада Ларисе. С Ларисой было просто. Проще, чем с Ольгой. Может быть, потому, что Лариса была старше их всех, в том числе своего мужа Саши, на шесть лет. Она была учительницей, но в поселковой школе свободного места не нашлось, и Лариса пошла работать в книжный магазин. Она была в нем и директором, и уборщицей, и продавцом, и кассиром, – последнее пугало ее.
Магазин был на отшибе, в недостроенном доме на бугре, от которого со временем пойдет новая, четвертая улица поселка. Покупателей было мало, – шахтеры предпочитали брать книги в библиотеке, на фабрике. За весь день зайдет человека три. Ну и конечно детвора. Школьники и совсем малыши. Они подолгу стоят у прилавка, до которого едва достают подбородком. Те, кто постарше, просят, чтобы тетя дала им какую-нибудь книжку «почитать».
Другие протягивают принесенные из дому копейки и требуют перо или тетрадь. Иногда копеек не хватает, и тогда Лариса доплачивает за них сама.
После работы Мая часто сворачивает к недостроенному дому, на бугре, где в ожидании покупателей за прилавком сидит Лариса, читает книгу и лузгает семечки, аккуратно собирая в ладонь шелуху. Лариса отсыпает Мае семечек, и они беседуют о поселковых новостях, после чего Мая покупает книжку, иногда совсем ненужную. Просто чтобы доставить удовольствие Ларисе.
– Сегодня был удачный день, – говорит Лариса. – Шесть человек заходило.
Она стесняется, что покупателей мало и ее могут считать бездельницей. Возможно, она придумала этих шестерых.
– А вчера я прямо отчаялась, – говорит она. – Никто не идет, хоть магазин закрывай… Между прочим, был твой Стах. Зашел, полистал, что на прилавке лежит. Потом спрашивает: «Стендаль есть у тебя?» – «Нет, говорю, Стендаля. Вот Бальзака возьми. „Отец Горио“». – «Спасибо, говорит, я читал». Ну скажи, Мая, зачем ему Стендаль?..
«Я-то знаю, – думает Мая. – Ему нужен Стендаль. И Пикассо. Ему нужно все, к чему хоть когда-нибудь прикоснулись ее глаза или руки».
В стеклянной вазе на столе стоят ромашки. В сумраке комнаты они кажутся особенно белыми.
– Хорошо у тебя, – говорит Лариса. – Порядок. Верно в частушке поется: «Что хотите говорите, холостому легче жить. С вечера табак положишь, как проснулся – он лежит…» Саша у меня как дитя. Где что снимет, там и кинет.
– Завидуешь?
– Да нет. Все же вдвоем веселее. Только вы что-то не торопитесь.
– Я уже раз поторопилась, – говорит Мая. Лариса сидит на стуле, скрестив на полу ноги в чулках, и в упор смотрит на Маю. Мая вынимает из букета ромашку. Один за другим падают в пепельницу лепестки.
– Как его звали? – спрашивает Лариса. – У тебя есть карточка?
– Нет. Ничего у меня нет. Ни карточки, ни писем. Я не люблю сувениры. Потому что они остаются тогда, когда уже ничего не значат.
– Чудачка, – говорит Лариса. – У людей альбомы. Полистаешь – и вся жизнь перед глазами. А так что ж… Как будто и не жил. Как будто и не было ничего.