Потом заговорили об авиации, – Луховицкие собирались лететь в Софию самолетом. Олег вспомнил анекдот о Туполеве. О том, как он похвалил новую модель пассажирского лайнера и сказал: «Это царь-самолет». А потом помолчал и добавил: «Но так же, как царь-пушка не стреляет, этот царь-самолет не будет летать!»
Луховицкий, как всегда, рассказывал «истории». Тамаре запомнился рассказ о Юрии Олеше. У писателя был старый друг, его звали Филипп. Давно, еще до войны, в Одессе, они прочли в вечерней газете о том что в киевском зверинце лев едва не убил мальчика, притянув его когтями к клетке. Мальчика удалось спасти.
«Представляете, Филипп, – сказал Олеша, и его лицо вещуна с умными карими глазами озарилось вдохновением. – Мальчик вырастет. Станет юношей. И настанет день, когда возлюбленная спросит его: „Милый, откуда у тебя эти шрамы?“ И он ответит ей: „Это следы когтей льва“…»
За окном, в душном мареве, светилась огнями Москва. Она фосфоресцировала. Стены домов отдавали тепло.
«Милый, откуда у тебя эти шрамы?» – «Это следы когтей льва».
Милый, отчего у тебя дрожат руки? – Это след проклятой немецкой мины…
Луховицкие ушли поздно, но почему-то спать не хотелось. Она убрала со стола, вымыла посуду. Вспомнила, как Люка сказала, уходя: «А печеной картошкой я вас больше угощать не буду…»
Обиделась, должно быть. Ну и пусть. Мне надоели советы. Это тоже мещанство – боязнь показаться мещанкой, отстать от моды.
Когда-то ей очень хотелось иметь фотографию Хемингуэя. Ту, на которой он снят в Африке. С убитым львом.
Но потом она увидела эту фотографию во многих домах. У одних она стояла на столе. У других украшала стенку. У третьих – книжные полки. Хемингуэй со львом был такой же принадлежностью этих квартир, как торшер с большим колпаком, как журнальный столик с низкими креслами.
Это было мещанство тех, кто презирал мещанство ковриков и бумажных цветов.
Она вышла на балкон. Здесь было не намного свежей, чем в комнате. В духоте позднего вечера слышались негромкие голоса. Люди сидели на балконах. Светились огоньки папирос.
Она стояла, отдыхая, прислонясь спиной к дверному косяку. Голова болела, – наверно, от скипидарной мастики. Хемингуэй убил льва, – думала она, – лев ранил мальчика. Милый, отчего у тебя дрожат руки? Это след проклятой немецкой мины…
Ей хотелось в Донбасс. Она говорила об этом всем. Не скрывая. Потому что никто не принимал это всерьез.
Олег занят. У него научный форум. А потом он должен выехать на объект. В институте были путевки, но она отказалась. Ей никуда не хотелось. Только в Донбасс. Она ездила к сыну. Очень соскучилась. Родителей к детям не пускали. Ей пришлось соврать. Она сказала, что едет в Донбасс. Юрка вырос и загорел. Она и ему сказала, что едет в Донбасс. Ей было приятно повторять это. Обманывать всех. И себя.
На балкон вышел Олег.
– Визит прошел в теплой, дружеской обстановке, – сказал он. У него был довольный вид. Он уже успел записать что-то у себя в блокноте, – она видела в отражении стеклянной двери. Работа в его мозгу шла беспрерывно.
– Визит, – сказала она. – Вот именно. До чего мне надоели все эти визиты… Когда-то ко мне прибегали друзья и сами лезли в шкаф и орали: «Дай пожрать!..» И это были друзья! Понимаешь? Друзья! А теперь у нас нет друзей! Нет!..
Они постояли молча. Из комнаты на балкон падала узкая полоса света.
– У тебя усталый вид, – сказал он. – Ты бы поехала куда-нибудь. Хочешь на юг? Или в Прибалтику?
Она подвинулась. Так, чтобы свет не падал ей на лицо.
– Хочу в Донбасс, – сказала она.
Глава шестнадцатая
В купе она была единственной женщиной. Это имело свои неудобства: надо было просить всех выйти для того, чтобы переодеться. Но имело и свои достоинства: мужчины менее разговорчивы.
Их было трое. Два горняка занимали верхние полки. На нижней ехал старик, специалист по эмали. Старик возвращался в Луганск, на свой эмалевый завод, откуда его не отпускали на пенсию, потому что не могли без него обойтись. Он пил воду из белой эмалированной кружки своего производства. На кружке была нарисована белочка, грызущая орех. Старик гостил в Москве у своих внуков. У него было много внуков, и каждому он отвез в подарок по кружке.
Горняки возвращались из командировки. Они наладили свой вагонный быт с быстротой и деловитостью людей, привыкших к разъездам. Они выложили на столик колоду карт, дорожные шахматы и две книжки. «Скажи мне, что ты читаешь, и я скажу тебе, кто ты…» Книги в дороге заменяют визитные карточки. Старший читал «Марию Стюарт» Стефана Цвейга. Младший – «Живые и мертвые» Симонова. Они переоделись. Старший – ему было лет сорок пять – оказался в полосатой пижаме, младший в тренировочном синем костюме.