А. А. Аттаназио
Телефункен ремикс
Переход
Едва различимая за шорохом дождя, проникающим через овальное окно спальни, череда трех сладкозвучных нот трижды льется из будильника в изголовье, и Ноэль мягко всплывает из Лона. Так в Занебесной называют сон: слово очень древнее и означает «место, где зарождается все новое». Лучше не пытаться это объяснить! Такова первая мысль Ноэля, когда, скатившись с мшистой кровати, он в два шага оказывается в душевой колонне. Он поднимает чаги-жалюзи и смотрит, как утро выглядывает из-под одеяла удаляющихся грозовых туч. Еще один прекрасный новый день в Сейлле, ивовом городе Занебесной. Сейлле, мир лесных травостоев и лебединых заводей, мечта о старинном предместье райского сада, полнится птичьими мадригалами и дышит утренней дымкой от сотен водопадиков. Но даже этой мирной картине не усмирить беспокойных мыслей Ноэля. Настал большой день, рискованный день, когда он покинет Занебесную ради Земи.
Предрассветные лиловые тени тянутся сквозь его сердце и омрачают тревогой: а вдруг дубликат его не поймет? Ноэль уже решил начать с объяснений, почему в Занебесной мир дубликата называют не Землей, а Земью.
— Ваше название возникло в результате ошибки, — репетирует он вслух. — Уверен, многие в твое время догадались, что жизнь и сама Солнечная система созданы разумом.
«Многие в твое время…» Ноэля коробит от корявого оборота. «В мое время?» — переспросит дубликат. Ну и как Ноэлю связно изложить все, что случилось в течение разделяющей их бездны веков? Огорошить тем фактом, что человечество вымерло задолго до того, как сигналы его теле- и радиопередач достигли ближайшего монитора Контекста в галактике Андромеды?
Сможет ли дубликат поверить в Контекст, если первым делом узнает, что саму его жизнь определил дефект в Разумном Мироустройстве? Как подать тот факт, что монитор в Млечном Пути засбоил и всеведущий Контекст так и не узнал, что на третьей планете в системе Солнца зародился разум, — до того как неразумные создания сами себя уничтожили?
Сливная ниша спускает воду, и пока Ноэль смотрит, как свивающиеся струи, журча, уносят отходы в подземные камеры, у него мелькает случайная мысль: надо рассказать про древомильцев. Ну конечно! «Занебесная выращивает нам все, даже крышу над нашей головой, наших древомильцев… наши дома». Прямо так и сказать: дома. «Контекст спроектировал наши дома, чтобы они о нас заботились». Надо использовать расхожие, общие слова, чтобы объяснить неизвестные.
Вдохновенная догадка захватывает Ноэля целиком, и он продолжает вслух, радуясь энергичной уверенности в собственном голосе:
— Давай я расскажу про биотекстуру и как безупречно увязано все, даже наши выделения.
Он останавливается. «А двойнику это слово известно?» Лучше будет сказать отходы.
— То, что ты спускаешь в канализацию… хотя у нас таковой нет, не только способствует росту твоего собственного древомильца, но и сообщает ему о твоем здоровье, поэтому он выращивает именно те питательные вещества, которые тебе больше всего нужны.
«Вот так, правильно. Начни с этого. С дома. Тогда ему будет легче расслабиться».
В гладком озерце посреди душевой колонны отражается худощавый, белый, как творог, юноша с узкими костлявыми плечами. Ноэль придирчиво изучает свое отражение, зная, что во многом дубликат будет походить на него: жидковатые пряди мышиного цвета, отброшенные со лба, прямоугольного, как кусок мрамора; зеленые глаза, у зрачков коричневые, словно запекшийся на солнце торф; обрубки бровей, птичка морщины над бесформенной бульбой носа и изящный рот, который мог бы показаться женственным, если бы не широкий, как бумеранг, подбородок.
Вдалеке ворчит на прощание гроза.
— Привет. Я Ноэль. Я — это ты, твой клон через два миллиона лет в будущем.
«Чушь», — одергивает он себя, а после нажимает узловатый рычажок, выпуская бодрящий спрей из резервуаров в листьях, куда собрал дождевую воду его древомилец.
— Привет, я Ноэль. Через два миллиона лет Мироустроитель, потерявший вашу галактику, найдет твою лопатку. Я — воспоминание о тебе, выращенное из этой косточки.
Солнечный свет сыплется сквозь ветки золотой трухой. Под пологом ивовых ветвей Ноэль сидит, скрестив по-турецки ноги, на мягком дерне и вглядывается в лицо своей inamorata,[1] запоминая ее черты, сознавая, что, возможно, никогда больше ее не увидит. Это последнее их свидание. Най'а смотрит на него напряженно и беспокойно теребит складки туники. Ее сивиллова красота вибрирует умом, переливается черным, словно сотканная из тьмы собственных зрачков.
— Что если он мне не понравится?
— Это же буду я, — голос Ноэля звучит удрученно, он перестает шнуровать бриджи. Сколько раз он уже ей объяснял? — Мы идентичны.
— Генетически, — упрек в ее голосе становится отчетливей. Сколько раз она это повторяла? — Но он не ты. Он твой двойник, дубликат.
— Он тебе понравится, — слова со вздохом вырываются из потаенного места в душе, куда он прячет воспоминания о ней. — Ему необходимо нравиться тебе.
Най'а подается вперед.
— А что если ему не понравлюсь я?
— Это нереально. — Он берет ее руки в свои. — На Земи нет никого красивее тебя. — Объективно это верно. — Ведь ты — храмица, а значит, сама красота.
— Тогда почему ты меня бросаешь?
Пессимистическое «но я-то не компьютерное создание храма» едва не слетает с его губ.
Черные, как порождение тьмы, глаза всматриваются в его лицо, стремясь заглянуть в душу.
— Ты анамнестик. И что с того?
— Ну да, ну да…
Само это слово звучит гадко. Анамнестик… Анамнестик… Будто не говоришь, а чихаешь. И ведь значит оно всего-то «помнящий о прошлом».
Най'а непримиримо хмурится.
— И каково, по-твоему, будет этому двойнику, когда он из-за тебя тут застрянет?
— После всего, что выпало на его долю? Замечательно!
В этой части препирательств он приводит логические доводы. Но таким разговорам не будет конца, пока он не оправдает сердечные порывы. Ничто другое ее не интересует. За последние двенадцать лун, пока она помогала с приготовлениями к нуль-переходу, они разыгрывали множество вариантов этого спора. Ноэль хмурится, словно разгадывает шифр в покачивании теней под кроной ивы.
— Его жизнь — игра случая. На Земи преуспевают лишь хитрые и изворотливые. Те, кто продает и покупает с алчностью и сноровкой большими, нежели любовь. Остальные же плывут по течению, подталкиваемые событиями. Уверен, он — один из последних.
— Ну и что? — голос пресекается от избытка чувств. — Это случилось два миллиона лет назад, Ноэль. Ему уже не больно.
— Но мне больно, Най'а. — Заметив, что стискивает ее пальцы, он разжимает руки и встает. — Ты же знаешь, что такими, как я, движет сострадание. — Ее скептический взгляд заставляет его продолжать. Сегодня слова Ноэля звучат весомо, ведь произносятся они в последний раз. — У меня есть древомилец. У меня есть ты. У меня есть вся Занебесная, и она готовит меня к успеху на Земи. Как я могу бросить его там, если у него нет ни одного из этих преимуществ?
— Твое место здесь, со мной.
— Ты храмица. Твое место в Занебесной. А я… Посмотри на меня. Я воспоминание о Земи, кризис изъянов.
— И что ты хочешь этим сказать? — Она откидывается на локти, смотрит на него снизу вверх полуночными глазами. Она игнорирует завуалированный довод, мол, «помнящие делают нашу культуру сильнее», и переходит прямо к очевидной истине: — Дубликатам тут тяжелее.
Ей нет нужды объяснять. Дубликаты-двойники помнят Земь — а в Занебесной это всегда травма. Некоторым древомильцам так и не удается успокоить своих новых хозяев, если не стереть их память. А в Лоне дубликаты попросту бесполезны.
Вот тут заключается истинная трудность. Вот почему управляющие Мироустройством не одобряют замен. Управляющие — добрые соседи из гиперпространства, из Контекста, которые зовут себя Три-Сьерра: им кажется, такое словосочетание приятно для слуха человекообразных. Взаимозамена между Занебесной и Земью — процесс сложный и мучительно многогранный и для управляющих, и для хра-мицы; ноша настолько тяжелая, что снести ее способна одна лишь любовь. Разумеется, Най'а его любит. Ведь Контекст именно такой ее создал. Най'а поднимается, фактически складывая оружие.