Засыпаю, а это значит:засыпает меня, как песок,сон, который вчера был начат,но остался большой кусок.
Вот я вижу себя в каптерке,а над ней снаряды снуют.Гимнастерки. Да, гимнастерки!Выдают нам. Да, выдают!
Девятнадцатый год рожденья —двадцать два в сорок первом годупринимаю без возраженья,как планиду и как звезду.
Выхожу, двадцатидвухлетнийи совсем некрасивый собой,в свой решительный, и последний,и предсказанный песней бой.
Потому что так пелось с детства.Потому что некуда детьсяи по многим другим «потому».Я когда-нибудь их пойму.
18 лет
Было полтора чемодана.Да, не два, а полтораШмутков, барахла, добраИ огромная жажда добра,Леденящая, вроде Алдана.И еще – словарный запас,Тот, что я на всю жизнь запас.Да, просторное, как Семиречье,Крепкое, как его казачьё,Громоносное просторечье,Общее,Ничье,Но мое.
Было полтора костюма:Пара брюк и два пиджака,Но улыбка была – неприступна,Но походка была – легка.Было полторы балладыБез особого складу и ладу.Было мне восемнадцать лет,И – в Москву бесплацкартный билетЗалегал в сердцевине кармана,И еще полтора чемоданаШмутков, барахла, добраИ огромная жажда добра.
Молодость
Хотелось ко всему привыкнуть,Все претерпеть, все испытать.Хотелось города воздвигнуть,Стихами стены исписать.
Казалось, сердце билось чаще,Словно зажатое рукой.И зналось: есть на свете счастье,Не только воля и покой.
И медленным казался ПушкинИ все на свете – нипочем.А спутник —он уже запущен.Где?В личном космосе,моем.
Поверка
Человек поверяется холодом или жаройв сорок градусов выше и ниже нуля,и еще —облепляющей весь горизонт мошкарой,и еще —духотой,бездушной, словно петля.Закипаети превращается в пар,загораетсяи превращается в дымваша стойкость.А тот, кто упал, – пропал,и поэтому лучше быть молодым.Двадцать градусов лишних он выдержит —не пропадет.До костей он промокнет,но всё – не до самых костей.А сгоревши дотла,он восстанет из пепла, пойдети гостей позовет!Напоит и накормит гостей!Лучше быть молодым!Все, кто может, – спасайся, бегив край,где легкая юность чеканит шаги!
Константин Ваншенкин
1925–2012
«Едва вернулся я домой…»
Едва вернулся я домой,
Как мне сейчас же рассказалиО том, что друг любимый мойУбит на горном перевале.
Я вспомнил длинный ряд могил(Удел солдат неодинаков!),Сказал: – Хороший парень был, —При этом даже не заплакав.
И, видно, кто-то посчитал,Что у меня на сердце холодИ что я слишком взрослым стал…Нет, просто был я слишком молод.
1955
Евгений Винокуров
1925–1993
«Тоска по детству – ерунда!..»
Тоска по детству – ерунда!Вот детство! Что на свете слаже?..А я не захотел тудаВернулся на мгновенье даже.
Наморщь-ка лоб; чем одаритНас память?Это ж все знакомо:В снежки играем, дифтеритДа скука над законом Ома…
Зато – о, юность!Как острыВоспоминанья!И чем старше,Тем резче помню —от жарыСвой первый обморок на марше…
1960
Женщина
Весна. Мне пятнадцать лет. Я пишу стихи.Я собираюсь ехать в Сокольники,Чтобы бродить с записной книжкойПо сырым тропинкам.
Я выхожу из парадного.Кирпичный колодец двора.Я поднимаю глаза: там вдалеке, в проруби,Мерцает, как вода, голубая бесконечность.Но я вижу и другое.В каждом окне я вижу женские ноги.Моют окна. Идёт весенняя стирка и мойка.Весёлые поломойни! Они, как греческие праздне —ства,В пору сбора винограда.Оголяются руки. Зашпиливаются узлом волосы.Подтыкаются подолы. Сверкают локти и колени.
Я думаю о тайне кривой линии.Кривая женской фигуры!Почему перехватывает дыхание?О, чудовищное лекало человеческого тела!Я опускаю глаза. Хочу пройти через двор.Он весь увешан женским бельём на верёвках.Это – огромная выставка интима. Музей испод —него.Гигантская профанация женственности.Здесь торжествуют два цвета: голубое и розовое.В чудовищном своём бесстыдном разгуле плоть