Болотовский Михаил
Телеграмма
Михаил Болотовский
Телеграмма
1
В 1984 году мы с женой поехали в Дубулты. Это такой поселок на Рижском взморье. Мне трудно сказать, сохранился ли он до наших дней. То есть по логике вещей должен был сохраниться, ну что с ним могло произойти?.. в море смыло?.. смело ураганом?.. Наверное, стоит себе на месте, хотя по прошествии стольких лет и ввиду таких государственных трясений я, конечно, поручиться не могу.
Тогда там был Дом творчества советских писателей: десятиэтажный небоскреб и коттеджи. Вокруг - сосновый лес, от моря - метров сто. Ей-Богу, сто, не больше. Обычно так пишут для красного словца: "сто метров от моря", а на самом деле все двести. Но там и вправду было сто. Может быть, даже девяносто. Впрочем, я не замерял.
Один Дом творчества писателей был в Крыму. Другой под Москвой, в Малеевке. Еще в Переделкине. И в Комарове, под Питером, тоже был. И где-то под Киевом. Придумал Дома творчества сам Максим Горький. Или кто-то из его сподвижников. Может, Ян Райнис. Я, правда, плохо помню, был ли Горький знаком с Райнисом, и в одно ли время они вообще жили. Но Дом творчества в Дубултах носил именно имя Райниса. Наверное, не случайно. Какая-то же была причина.
До Дубулт поезда из Москвы не доходили, хотя вполне могли бы. Крюк-то всего ничего. Но нет, поезда шли только до Риги. Пришлось ехать до Риги, где мы и оказались утром первого мая. Было пасмурно и сыро. Накрапывал дождь. Под этим дождем мокли на вокзальной площади пассажиры, мечтающие поскорее уехать отсюда на такси. Мок и добрый десяток канареечных "волг"-таксомоторов. Уехать было невозможно - по площади должна была с минуты на минуту пройти, направляясь по главной улице к каким-то невидимым отсюда трибунам, праздничная демонстрация трудящихся.
Трудящиеся появились только минут через сорок. Они брели нестройными рядами по трамвайным путям, и на лицах их читалась не столько радость международной солидарности, сколько сугубая брезгливость к погоде в частности и к проводимому мероприятию в целом.
- Не любят они советскую власть, - сказал стоявший рядом с нами в очереди за таксомотором писатель Петров.
- Кто? - не понял я.
- Да латыши эти, - неприязненно отозвался Петров. - Сколько ты волка ни корми...
В голосе его чувствовалась неподдельно искренняя досада, такая, будто сам Петров всю жизнь только тем и занимался, что кормил латышей.
- Много мы их кормили... - не удержалась моя жена.
Петров с высоты своего баскетбольного роста смерил ее настороженным взглядом, но в дискуссию не вступил.
Наконец, колонна пробрела, показав нам вымокший хвост. Таксисты оживились и с коробящей российский слух вежливостью принялись приглашать нас по машинам. Подоспевший к нам пожилой латыш в форменной фуражке с клетчатым околышем даже схватил в охапку наши чемоданы и мою старенькую пишущую машинку "Эрика" и сам загрузил все это в багажник. А перед моей женой распахнул дверь.
- Европа, бля, - сказал писатель Гурко, располагавшийся в очереди вслед за писателем Петровым.
Петров настороженно взглянул и на Гурко, но опять промолчал.
Жена высунулась из окошка таксомотора.
- У нас два места свободных, - сообщила она мне. - Пригласи Петрова. Или Гурко. Или Самохину. Выйдет вдвое дешевле.
Поэтесса Самохина стояла в очереди последней.
- У нас два места, - повторил я, обращаясь к коллегам, - если потесниться. Все-таки вдвое дешевле. Кто поедет?
Петрова сопровождали в Дом творчества теща и сестра тещи. Итого - трое Петровых, то есть перебор. Гурко же и Самохина откликнулись на мое предложение с энтузиазмом. Самохина тотчас же попросила мою жену пересесть назад.
- Сзади сильно дует, это не для моего организма, - загадочно сказала она.
Гурко оказался, соответственно, на заднем сиденье, но почему-то не с краю, а посередине.
- С детства люблю смотреть по ходу движения, - пояснил он.
Пропетляв по узким улочкам, машина выскочила на трехрядную трассу, и засобачила на полную катушку.
- Знак "Сто"! Знак "Сто"! - радостно закричал Гурко, указывая пальцами на дорожные знаки ограничения скорости. - Где вы в России видели такой знак? У нас все сорок, блин, да сорок... По трассе едешь - все равно сорок!
Добрый шофер сочувственно покачал головой.
- Что ты сравниваешь... - покровительственно откликалась Самохина.
- Эх, Степанида! - орал ей счастливый Гурко. - Нам ли быть в печали?
На подъезде к Дубултам нашу машину обошло такси с Петровыми. Судя по выражению лица петровской тещи, с омерзением смотревшей на нас через стекло, именно она подбила водителя на обгон.
- А я эту старую курву знаю, - прокомментировала происшедшее Степанида. - Она в Литфонде на загранкомандировках сидела. Мне зарубила поездку в Монголию.
- Самохина, чего ты не видела в Монголии? - поинтересовалась моя жена. - Ты, например, в Усть-Каменогорске бывала? Пейзаж тот же, лица те же, только наглядная агитация на русском языке.
- Ирина, не сравнивай! - отмахнулась Самохина. - Во-первых, тут важен сам факт. А во-вторых, разница все-таки есть. Взять, например, дубленки...
Но тут мы подъехали к стеклянному вестибюлю десятиэтажного корпуса писательского Дома, и разговор о дубленках прервался, так толком и не начавшись. Теща и сестра тещи Петрова сидели на мокрой скамейке у дверей и курили "Беломор". Сутулая спина самого Петрова виднелась за стеклами - у стола администратора.
- Пионер-первопроходец, - злобно сказал Гурко. - Теперь стол у окна займет.
Столы у окна были в Доме творчества в цене: там сидели секретари Союза, и обслуживались эти столы в первую очередь. Роскошный вид на елово-сосновую рощу наполнял эту привилегию еще и эстетическим содержанием.
Затащив чемоданы под козырек подъезда, мы отправились к администраторской стойке, от которой только что отчалил удовлетворенный Петров.