— Вот какая была мама, — завершил я свое описание.— К несчастью, когда родилась ты, маме пришлось лечь на операцию. Потом у нее было осложнение, и спасти ее не удалось. Вот поэтому ты с младенчества и не знала своей матери. Но поверь, мне, она была прекрасная и разумная женщина. Другую такую маму вряд ли еще найдешь.
Когда-нибудь я покажу тебе ее фотографию.
Синта слушала меня, опустив голову. Она обдумывала мои слова, но не была потрясена ими. Я засомневался, уж не проведала ли она, что я ее обманываю. Но делать было нечего.
Оба мы молчали.
Потихоньку надвигалась ночь. Меня снова начало клонить в сон.
— Папа, — сказала наконец Синта.
— Да? — как можно ласковее отозвался я.
Синта встала и пошла к себе в комнату. Я в удивлении ждал. Стал гадать про себя, вдруг у нее есть какие-нибудь доказательства, что моя история высосана из пальца. Если это так, то не поздоровится от меня тому, кто сказал ей правду. Особенные подозрения мне внушала ее мать, которая теперь была замужем за китайцем. Эта женщина, не соображая, какую бурю она может вызвать, все время писала Синте письма о том, что она ее родная мать. Я уже несколько раз предупреждал ее, что это пагубно подействует на девочку. Более того, я недвусмысленно заявил ей, что, раз она в свое время согласилась избавиться от ребенка, значит, у нее нет никакого права требовать Синту обратно, после того как я с таким трудом воспитал ее. Но она не прекращала своих поползновений. Она вечно изобретала какие-нибудь хитрости, чтобы подобраться к Синте и задурить ей голову своими россказнями. Когда Синта, впервые приехав со мной на Бали, услышала сплетни о себе, она пережила некоторое потрясение. Целый месяц .ходила сама не своя. К счастью, в конце концов мне удалось восстановить ее доверие ласковым обращением и разными уловками. С того времени Синте и самой не хотелось ездить на Бали. Письма, которые ей слала та женщина, она отдавала мне. Одно из них я даже прочел. Три других, не читая, бросил в огонь. Мне не хотелось тратить свое время ради того, чтобы возненавидеть эту женщину еще сильнее.
Синта вернулась из комнаты. Точно, с письмом в руках. Она была взволнована.
— Папа, — сказала она, — я получила письмо.
— Опять от нее? — предположил я.
— Нет. Другое. Я изумился:
— Письмо? Не мне?
— Нет. Мне.
— От кого?
— От... — Она заколебалась. Я ждал.
— Что за многоточие?
Девочка тяжко вздохнула, точно взрослая. Лицо ее немного побледнело. Я смотрел с притворным безразличием, чтобы ее подбодрить, но мне стало беспокойно. Уж не новая ли беда? Синта все еще боролась с собой, не решаясь отдать мне письмо. Я ждал. Вдруг она испуганно заревела.
— Папа!
Я обнял ее. На письмо было наплевать. Не столь важно, что в нем написано. Оно, как и прочие, принесло с собой беду.
Синта всхлипывала в моих объятиях. Я не торопил ее с объяснениями. Но она продолжала всхлипывать. Я прошептал ей на ухо ободряющие слова. Но она все еще плакала. Снова во мне вспыхнула досада на всякие непрошеные неожиданности. Обозленный, я потянул письмо к себе. Резко выдернул его из конверта. Прочитал.
Что тут скажешь. Можно ли негодовать на откровенное объяснение? У меня самого когда-то была такая же история. Гнев мой погас. Это было письмо мужчины. Его возраст не имел значения. Это мог быть и старик, и совсем молодой человек. Он был ее учителем в школе. Но он изъяснял все очень элегантно. Все выражения искренние и трогательные. Как будто автор письма знал, что его будут читать разные люди, и прежде всего я. Оно было составлено с таким вкусом, что не могло вызвать враждебность к автору. Он объяснялся Синте в любви.
Синта все еще всхлипывала. От стыда, или от страха, или еще от чего — трудно было понять. Я не в состоянии был ничего сделать. В таких случаях необходима женщина, она может все поставить на свои места. Я же мог лишь уяснить себе ситуацию. Я гладил Синту по голове. Забыв про свою слабость, я опять стал утешать ее. Попробовал развлечь побасенками.
— Синта, — искал я каких-то правильных решений, — успокойся, Синта. Любовь — это...
Долго я потчевал ее разными выдумками. Но, пожалуй, своими сентенциями я хотел успокоить также и самого себя.
XI
На следующий день я приступил к задуманной мною длинной статье «Когда к Бали прикасается время». В шесть часов утра я уже был в редакции. Прежде чем уборщица взметнула в воздух утреннюю пыль, я уже подготовил цифровые данные и вставил их в надлежащее место в начале статьи. Эти цифры отчетливо показывали, что кампания по распродаже острова Бали развернулась вовсю. Эта кампания привела к некоторым казусам. Взять, например, конфликт вокруг храма Сегара Алит. Власти намеревались содействовать перемещению этого храма с участка, на котором собирались строить отель. А местные жители по разным причинам возражали против этого. Далее шла проблема хиппи, которые все время торчат на прибрежной полосе в Кута, любуясь закатами. Потом насчет роста проституции в Денпасаре. Об упадке изобразительного искусства, превращающегося в доходный промысел. О непонимании властями того факта, что художественной жизнью нельзя руководить, выдавая свидетельства и издавая различные запреты, — притом что в самой администрации кое-кто нечист на руку. О вытеснении традиций, появлении новой морали, основанной на стремлении к земным радостям, — что довольно естественно, учитывая неравное распределение материальных благ в обществе. Во всех уголках Бали очень многие недоедают и еле-еле сводят концы с концами. Я писал: