Телеграмма
тому, кто движется по ступеням карьеры
Невероятно, но факт — вы располагаете доказательством того, что поэтом можно стать, если имеешь кожу толстую, как у бегемота, и локти острые, как скальпель. Поэтому, когда слышишь, что «поэтом надо состояться», то невольно чувствуешь в этом некоторое преувеличение. Вот, скажем, вы им стали в возрасте молодого гиппопотама, кожа в ту пору у вас ещё не огрубела и локти были тупы и округлы, наверное потому, что вы часто при размышлении опирались ими о стол, подпирая голову, вы ещё были грустны в ту пору, вы ещё могли любить человека, отличного, хотя бы чем‑то, от отражения в зеркале. Вот за эту соломинку любви, пусть почти истлевшую, нереальную, превратившуюся в выгоревшее от времени воспоминание, цепляется в вас поэт. И чем выше вы поднимаетесь по ступеням своей карьеры, тем тоньше становится в вас соломинка любви. Это правда. И, если кто‑нибудь утверждает обратное, то он всего лишь с кем‑то вас путает. Когда вскарабкаетесь наверх, то убедитесь в этом, заглянув в обезлюдившую бездонную пропасть, которую вы сотворили собственными руками.
Телеграмма
разгневанному юноше
Разгневанный юноша, разгневайтесь хоть разок на себя! Почему бы вам, любителю подставлять зеркало «обывателю», не взглянуть однажды в это зеркало самому? Возможно это помогло бы вам понять, что часто ваш гнев — это всего лишь высокомерие, а ваша критичность — лишь проявление изнеженности, ваша укоризненность — самолюбие, а ваша пророческая поза — не более, чем мания величия. Чур! Чур! Не глядитесь в то зеркало! Но уж если доведётся вам это сделать, то правды не миновать. Ведь поэт, как и любой человек, не без ошибок. И всё‑таки, исповедаться самому себе, начать критику человечества с себя, это уже калитка к величию, которое вы тщетно хотите достигнуть, «вытягивая себя за уши» всё выше и выше над окружающими. Знаю, что теперь вы рассердитесь на меня. Но это не убережёт вас и однажды вы из разгневанного юноши превратитесь в разгневанного старца,
Телеграмма
разгневанному старцу
Вы, наконец, сделали из гнева профессию, При этом у вас достаточно опыта, чтобы знать, что миру не нужен гнев — его и так всюду достаточно, миру нужна любовь, над которой вы по слабости насмехаетесь. Это удобно. В гневе нам кажется, что устрани причину гнева и мы станем на голову выше. Когда же мы хотим превратиться в источник любви, то сразу видно, как в нас её мало и как мы сами малы. (Хоть и с головой, но на голову ниже). Жаль мне вас, разгневанные старцы. Непрерывно гневаться — это тяжёлый труд. Хотя, с другой стороны, гневающийся, бесспорно, бросается в глаза. А, кроме того, эти бесконечные заботы об учениках и последователях, которых надо удерживать от эксцессов подражания. Хорошо еще, если они предоставляют вам инициативу и гневаются с вами, так сказать, совместно или, что бесспорно лучший вариант, уже после вас. Но если они гневаются на вас, то могу поручиться, что это как раз то, что вам меньше всего может понравиться. Вы ведь всё‑таки не виноваты! Виноваты те, остальные. И, поэтому, вперёд, выйдем‑ка из себя, прогневаемся, пускай нас затрясёт от злобы! И пусть клубится от вашего гневного пламени непроглядный дым, чтобы не было видно умное честолюбие, которое, подобрав осторожно одежду, оглядываясь, ищет через пожарище путь.