Написано в дрожи и смирении для братьев из А.*.А.*. их истинным слугой, претендентом на их высокий статус,
Алистером Кроули.
ОЛИМП:
Учитель мой, пока рубиновый рассвет
На листьях не позолотил росу и лепестки
Не пригласил открыться райской Розе,
Покуда храбрые глашатаи знамена
Звезды не побросали вдалеке,
Пришел приветствовать тебя я. Здесь
К земле я преклоняю посвященное
Чело свое! И как любовник,
В серебряном оцепенении Луну зовущий,
Губами ног касаюсь я твоих, чтобы от дара
Мистического нищим стать!
МАРСИЙ:
Чего желаешь ты?
ОЛИМП:
Пусть скажет Ангел мой!
«Быть унесенным прочь!»
МАРСИЙ:
Откуда, как, куда?
ОЛИМП:
«Моим лобзанием
От этого жилища — далеко!»
Так у меня есть крылья?
МАРСИЙ:
Ты не имеешь крыльев. Но узри
От Бездны, где сокрыто божество,
Летящего орла. Пусть он тебя похитит
И к безграничному блаженству принесет!
ОЛИМП:
Как мне позвать его? Как умолить?
МАРСИЙ:
Милее речи тишина.
Лишь древо, не колеблемое ветром,
Точит благословенную росу.
Одна волна способна исказить
Волшебное зерцало Звезд.
Пред Бога неизбывной красотой
Склоняется моя душа. Скажи,
Какая мудрость пригодится праху,
Чтоб близость испытать Его?
МАРСИЙ:
Сперва
Уравновесь свой дух, и истины плюмаж
Рассудка острым краем опери.
Ни чувства пусть, ни память, ни надежда
Беззвездный не пятнают гороскоп.
Да будет ум уравновешен,
Пуст вдвойне.
Не знающий ни радости, ни боли,
Слепой, глухой, недвижный и немой
Восшествует он в царствие свое!
ОЛИМП:
Учитель, как же так?
Отравленное мрачной епитимией вино?
Ведь мил душе супруг любимый, разум.
МАРСИЙ:
Бесплодно это ложе брачное. Храни
Свою от всех враждебных тварей душу,
От ласковых сирен, собой манящих
Тебя к крушению!
ОЛИМП:
Не ты ли говорил —
«Бог есть во всем».
Воистину.
Так почему страшиться божества?
МАРСИЙ:
Лишь если мысль божественна,
Люби ее. Душа плодит
Уродливых чудовищ, создает
Друзей кровосмешеньем. Уничтожь их.
Они есть лишь обманчивые тени
Неубывающей луны любви.
ОЛИМП:
Какая же достойна мысль?
МАРСИЙ:
Лишь одна
Спасительная есть.
Узришь невыразимое блаженство,
Коль будет ясен ум. Ты, тренируя волю,
Обнаружишь — есть сила быть покорной у нее.
Смири ее и взвейся с тетивы
Стрелой — от одинокого жилища
До божества сияющего сердца!
ОЛИМП:
Тяжкая задача!
МАРСИЙ:
Все вещи вызывают
Полярность их и равность. Будь велик —
Ничтожен будешь. Будь ничем —
Тогда ты станешь Всем!
Не ешь — и снедь заполнит рот твой;
Пей! И высохнет душа твоя от жажды.
Наполнись чем-то; и оно
Разбавленным и слабым будет.
Стань пустым. И тени ночи разбегутся прочь
От ослепительного Света.
Хватающийся за тростинку тонет, но другой,
Кто тайной моря овладел, со страстью Преисполненными членами восстанет
И поплывет, пучины оседлав.
Взгляни, как неуклюжий альбатрос
Неловко ковыляет по земле. Но крыльев взмах —
И вот он, грациозный,
Над твердью первым щеголем парит.
Отбрось же свои мысли, поглощен
Стихией благородною! Храни
Нетленной вещи верность, что восстанет
Из Смерти свадебной
Земного существа,
В котором заточен ты.
ОЛИМП:
Неужто вихрь напрасный
Все нежное дыханье жизни? Должен я
Оставить навсегда ее восторги?
МАРСИЙ:
Стремления довольно! Стон звериный, Низвергни это ревностное «Я»!
Дерутся раненные, здравые спокойны. Непредсказуемо спокойствие, ведь в нем
Сокрыты Высочайшие Секреты.
ОЛИМП:
Так значит, смерть и есть
Твое большое «достиженье»? И дела
Достойней я придумать не могу?
МАРСИЙ:
Воистину. Лев на дороге
Есть это «Я», которое не Бог!
Не ведаешь пока ты (до сих пор!)
Как разрушаются Ограничения Оковы?
Тогда в восторге сердца ничего
Не разделяет твое маленькое «Я»!
ОЛИМП:
Поведай мне, как почка для рассвета
Растет и бухнет, расскажи мне, что за радость
Ума и крови рушит мрачную печать
Могилы Христиана Розенкрейца —
Кто награжден утратой мира,
Святой отец наш!
МАРСИЙ:
Подобен ты сначала одинокому
И сумрачному дубу
На вересковых пустошах. Пронзительно
Рыдает ветер и неистовствуют бури
Чтоб заглушить глас тишины! А позади,
Ужасное, клубится облако, чернее
Всех остальных. Смотри! Смотри!
Оно на трон возводит
Шар яркого огня! И, разорвавшись, плетью молний жалит
Упрямый старый дуб! Ужасный треск!
И ночь еще темней, чем прежде.
ОЛИМП:
О нет, учитель! Неужели жизнь
Должна полечь обугленной травою
Под жатвой этою кровавой?
МАРСИЙ:
Жизнь продолжается. Проходит шторм.
Исчезли тучи — ночь ясна.
Тому, кто выдержал, теперь в награду дан
Бесценный дар луны.
Вокруг адепта
Леденеет воздух,
В кристаллы превращаясь. И в груди
Укол он чувствует. Нарушено сияние,
Незамутненное и нежное.
Под лед
Его затягивает вниз!
ОЛИМП:
Способна ли
Плоть наша жалкая,
Трясущийся голем,
Боль эту вынести?
МАРСИЙ:
В черве сокрыт всепобеждающий зародыш,
Во всем тебе подобный эмбрион.
Паденье воробья — крах мира!
Знай так же, что оно возможность
Им наслаждаться превосходит!
Волненье мерцает в памяти — маяк на мысе,
Где нет огней нигде, лишь пена бурунов
В волнах сверкающих!
ОЛИМП:
Путь завершится здесь?
МАРСИЙ:
Простой путь! Путь истинный
Лишь начинается!
Когда заканчивается ночь?
ОЛИМП:
Когда, крадучись, припадая к горизонту,
Чело подъемлет солнце, встряхивая гривой,
Готовится к прыжку.
МАРСИЙ:
Воистину. И сызнова возводит
Адепт ограду от враждебных пик ума.
К земле броском он пригвождает разум,
Борцу подобно сильному. Всем весом,
Сосредоточенным и брошенным,
Неодолимый, как вращающийся мир,
К земле он супостата прижимает —
Для одного великого момента, и не боле. АГА!
И — солнечная вспышка! Разверста ночь
Слепящим шаром света.
И нету тени, нету ничего,
Лишь сила счастья. Бытие
Разрушено. И это существует.
ОЛИМП:
Ах!
МАРСИЙ:
Но разум, что дает рождение туманам,
Сокрыт не там. В изнеможении
Адепт должен упасть.
ОЛИМП:
И будет завершение всего?
МАРСИЙ:
Не завершеньем этого!
Как выше жизни бьется пульс любви,
Так и оно любовь всю превосходит!
ОЛИМП:
Ай, ми! Кому дано достичь?
МАРСИЙ:
Немногим душам.
ОЛИМП:
Я вижу отраженье тени
Сиянья этого.
МАРСИЙ:
Такого
Его сакральное могущество —
Упоминанье взывает символ.
Как жрец подъемлет гостию, и
Благословением взволнованные,
Из дремы почитатели выходят.
ОЛИМП:
Но как же защитить свой дух?
Как с толку сбить врага,
Ум осаждающий?
МАРСИЙ:
Взгляни на осажденный город, окруженный
Фронтами смерти, страшными орудьями
Разрушенный, отчаянно защищаемый, врагу почти поддавшийся!
Приди же, вождь! С отвагой заразительной