Он потихоньку стал ощущать себя настоящим первооткрывателем, куда там Магеллану с Колумбом! Серая тоска и сомнения, накатившие на него в околотке, теперь растворились без остатка. Нынче он испытывал то чувство, которого ему так не хватало там, в лесу… Ощущение чего-то нового, яркого, настоящего.
Его покоряли громады домов на десять и более этажей. И живут в них обычные люди, самых разных сословий. Целая слобода может уместиться. Огромные пространства, подчиненные человеком, переустроенные им по своему усмотрению. Прощай, бараки и обшарпанные доходные дома!
А, pardon, канализация?! Оказывается, нынче и вода – причем как холодная, так и подогретая!!! – и помойные стоки отводятся цен-тра-ли-зованно! И дело тут не только в комфорте, опять-таки царском, поскольку в его время таковым удобством могли похвастаться исключительно апартаменты венценосных особ. Остались в прошлом ужасные эпидемии, каковым он сам был очевидцем, слава те Господи, что не участником…
Да, жизнь поменялась. Чего только стоят дороги из искусственного камня, никакого булыжника, а про деревянные тротуары здесь, похоже, забыли. Кое-где рытвины и ямы встречались, и то лишь, вероятно, оттого, что русская дорога не может быть безукоризненно ровной.
Лошадей на улицах нет совсем, по словам его провожатого, уже лет семьдесят! Сплошь самобеглые кибитки. Нет, о существовании таковых он и в свое время слыхал, но сколь необычным и притягивающим был их вид! А скорость! И двигатель их питался керосином, будто лампа! Единственной ложкой дегтя был запах сгоревшего топлива, но, право, это такая мизерная плата за такую воистину царскую роскошь!
Да что там материя… Более всего его удивляли и восхищали люди. То, как они выглядели, их прически, их платья… Он сперва решил, что сегодня какой-то праздник и спросил провожатого. Оказалось, что нет, день самый что ни на есть обычный, понедельник. Оказывается, здесь так ходят в повседневье! Вся одежда будто похожа на привычный ему фасон. Да только вот взяли и все лишнее убрали. А в случае с некоторыми барышнями кое-где и чересчур… Но, честное благородное, самые именитые модницы его времени многое бы дали за такой наряд… Хотя вряд ли бы решились надеть. А здесь ходят совершенно спокойно.
Ему, кстати, сделалось немного стыдно за то, что он худо подумал о той девушке в узилище. Верно, Андрей Петрович что-то напутал: не могла она быть путаной. Да, наряд у нее вызывающий, но только ведь все ходят так. Или почти так, он в этом сам убедился. И никто ничего худого в этом не видит. Смущения нравов не наблюдается совершенно.
Правда, немного портила картину реакция встречных людей. Несколько мужчин возраста примерно с ним одинакового, достойно и добротно одетые, без видимых причин смотрели ему с Андреем Петровичем вслед с нескрываемой злобой. Так что ноги сами невольно ускорили шаг, хотя они ничего такого и не сделали.
Остальные просто отводили взгляд, в котором просматривалась смесь брезгливости и почему-то страха.
Это было непривычно: немного обидно и странно. Впрочем, он попытался вспомнить, как сам в свое время смотрел на нищих и прочих бродяг. Они… они тогда представлялись ему неким отдельным миром, не имеющим к нему никакого отношения. Что он чувствовал? Наверное, жалость. Да, жалость и некоторую брезгливость. Когда даст копейку, когда мимо пройдет, не со злобы, а просто спеша. Да уж, вот никогда не думал…
Однако очень скоро это впечатление растворилось в солнечном теплом дне, ослепительной голубизны небе и всем том великолепии, что их окружало. Ему хотелось увидеть все и сразу, но Андрей Петрович сказал, что им следует обходить оживленные магистрали. Правда, несколько раз из переулка он услышал многоголосый рев, будто шумел прибой. То был прошпект, и не единственный в Москве. Хотя бы на миг, хотя бы одним глазком взглянуть!
Надо сказать, что шли они весьма диковинным манером. Андрей Петрович сворачивал посреди улицы, и вот они протискиваются между какими-то железными ящиками (кузня, что ли?!), ныряют в подворотню, пересекают пустынный сонный солнечный двор, проходят мимо каких-то приземистых построек и снова оказываются на улице, теперь уже другой. И так до следующего, столь же неожиданного поворота.