Измена жены превращалась в удар Брута, после чего пациент превращался в Цезаря и постоянно заворачивался в простыню (при этом истерично боялся любых, мало-мальски напоминавших нож предметов). Увольнение с работы или даже просто нагоняй от руководства мог стать подобным поражению под Аустерлицем. Больной после этого ощущал себя Наполеоном, с той лишь разницей, что при блестящем знании биографии своего второго «я» говорил лишь по-русски, да и то с вологодским акцентом, а порою вообще считал себя одноименным коньяком – может быть потому, что работал завскладом на ликероводочном.
Вот и здесь, видимо, какое-то событие подорвало изнутри психику этого человека и прочно закрепилось за событием из жизни его второго «я». Естественно, оно стало переломным, после него человек потерял умение ориентироваться во времени и в пространстве. Все было вроде один к одному, и все же Андрея Петровича терзали сомнения. Если бы это было раньше и если бы это был его пациент, он однозначно воздержался бы от немедленного лечения, предложив какое-то время его «понаблюдать». Потому что, хотя все и похоже, но есть зацепки, заусеницы, такие вот мелкие неприятные вопросы, на которые не даст ответа весь его опыт общения с такими людьми. Манеры, французский – слишком естественно. Чтобы себя так вести, в этом нужно пожить. Тогда получается, что он сбежал оттуда, где готовят психов? Зачем? Абсурд!
И еще… Его реакция на атрибуты цивилизации. К примеру, вот Цезарь, безобидный и небуйный в сущности больной, завернутый в простыню, водрузивший себе на голову кое-как сооруженный венок из выдранного с корнем в приемном покое ваньки-мокрого, который должен был заменить ему лавровый, не задумываясь, щелкал выключателем и расписывался гелевой ручкой: «Цезарь». Причем по-русски, почерком с наклоном вправо. В его практике были случаи погружения в реальность персонажа, но такого… абсолютного перевоплощения он не встречал. В вопросах этого человека удивление и любопытство были неподдельными – уж это Андрей Петрович умел различать. Как если бы он и вправду не знал и не представлял себе ни машин, ни современного дома.
Все это было крайне любопытно, и Андрей Петрович почувствовал, как замшелый айсберг его безразличия к окружающему миру понемногу растапливают ручейки профессионального интереса к этому удивительному подарку из своей прошлой жизни. Да-а-а. Как бы там ни складывалась жизнь, но под его лохмотьями все еще жил ученый. Ощущение того, что его истинная, главная часть души жива, волновало и радовало его.
– Послушайте, – охрипшим от волнения голосом проговорил его собеседник, – быть может, я просто… умер? И все это…
– Ну вот… и сразу почему-то «умер», – успокаивающе сказал Андрей Петрович.
– Потому что я поначалу проверил, что это не сон. Я ущипнул себя, но не проснулся, – печально ответил незнакомец.
– Вы просто больны, – ответил Андрей Петрович, – хотя вам кажется, что вы здоровы. Мы ощущаем лишь свои физиологические нарушения, которые малозаметны окружающим. А вот заметные другим свои психические расстройства мы сами никогда не замечаем.
– Вы не верите мне и поэтому думаете, что я душевнобольной, – с горечью ответил новичок. – Хотя, с другой стороны, ведь и я вам не верю.
Андрей Петрович не успел отдать должное логике пришельца, как в коридоре вновь раздались чьи-то шаги. Откуда-то сверху появился зудящий неверный свет и послышался удивленный шепот незнакомца:
– Дамы? Здесь?!
Ступицын действительно вел перед собой двух представительниц прекрасной половины человечества.
– Привет, мальчики! – проходя мимо, сказала одна из них. Вторая что-то пробубнила, до камеры донеслись лишь обрывки ее бранных слов.
Хряпнула решетка, и коридорное эхо отпечатало затихающие шаги. Свет остался, впрочем, охватывал он больше само ущелье коридора, к ним же доходили лишь бледные его отголоски.
– Да, соседняя камера, как вы изволили выразиться, дамская. И именно туда в сопровождении уже знакомого вам кавалера направились замеченные вами местные дамы полусвета, – ответил Андрей Петрович и, увидев, как новичок, вытянув шею, напряженно всматривается в дальний от себя угол, где лежал их третий «квартирант», продолжил:
– Не пугайтесь, он живой. Дрыхнет, пьяный вусмерть. Привезли еще днем. Если блевать не будет, уж простите великодушно за прозу, то жить можно… А вообще вам повезло: здесь, конечно, не самая клоака, но народ бывает всякий. Сегодня что-то пустовато. Обычно больше бывает.
– Эй, парни, – донеслось откуда-то справа, – сигареткой не угостите?