Ей надо подумать о своей болезни; шрамы похожи на укусы; будто следы чьих-то зубов, но Ренни бессильна что-либо изменить, да сейчас даже это кажется неважным. Главное, что с ней пока ничего не произошло, она жива и почти невредима. Может, она и умирает, но если это и так, то настолько медленно и незаметно для себя самой, что и говорить не о чем. Другие умирают значительно быстрее: по ночам тишину нарушают стоны и крики, от которых застывает кровь в жилах.
Ренни открывает глаза. Ничего не изменилось. Под потолком осы строят гнездо. Они влетают и вылетают через решетку на окне. Лора окрестила их «испанцами». В память о какой войне?
Надо представить, что все это только сон. Который скоро кончится.
Наступает следующее утро; время даже здесь имеет свои очертания и формы. Ренни уже различает тюремщиков по именам. Их зовут Сэмми и Мортон. Мортон — это розовощекий. Ренни не вступает с ними в разговоры. Она не очень хорошо понимает, о чем идет речь, поэтому все улаживает Лора. Теперь у них есть щетка для волос. Это хоть и не гребешок, но все же лучше, чем ничего. Ренни бы еще хотелось пилочку для ногтей, но она понимает, что об этом лучше и не заикаться, поскольку пилка может быть использована в качестве оружия. Лора не нуждается в пилке, ее ногти обгрызаны до мяса.
«Попробуй достать жевательной резинки», — просит Ренни Лору. Где есть сигареты, там должна быть и жвачка. Суррогат зубной пасты: Ренни давно уже кажется, что у нее во рту помойка. Лора с ведром уходит. Она очень долго не возвращается, и Ренни начинает беспокоиться. В глубине души она опасается, что Лора с ее темпераментом и несдержанностью может в любой момент выкинуть какой-нибудь фортель и это усугубит их и без того плачевное положение. Они окажутся в ловушке. Ренни чувствует, что у нее гораздо больше самообладания.
Но Лора вскоре появляется, никаких видимых изменений нет, ни ссадин, ни синяков. Она ставит на место ведро и присаживается над ним на корточки. Ренни знаком этот запах, запах разгоряченных тел, водорослей, рыбы. Лора вытирается краем подола и встает.
— Я принесла тебе жвачку. В следующий раз попробую раздобыть туалетную бумагу.
Ренни содрогается от отвращения. Она считает, что в человеке должна сохраняться хоть капля самоуважения.
— Спасибо, не надо, — холодно отказывается она.
Лора удивленно смотрит на нее.
— Какая муха тебя укусила?
— Ты стоишь дороже, чем пачка резинки. — Ренни сдерживается, чтобы не поинтересоваться, как все происходило, сколько их было, один или оба. Одновременно или по очереди? Лежа или стоя? Какая гадость!
От изумления Лора сперва не находит, что ответить. Потом разражается смехом.
— Черт возьми, ты права. Я принесла две упаковки — одну для себя.
Ренни не удостаивает ее ответом. Лора садится и раскрывает пачку.
— Зла не хватает на таких, как ты. У вас родная бабушка будет подыхать, а вы и пальцем не шевельнете.
— Давай не будем об этом, — миролюбиво просит Ренни. Это бессмысленно. Что толку ругаться, если они обречены сидеть в этой крохотной конуре вдвоем, деться некуда. Все, что остается — это избегать ссор.
— Почему же, черт возьми, не будем, — кипятится Лора, активно двигая челюстями. — Что ж не поговорить? Вся эта процедура не сильно отличается от ковыряния пальцем в ухе, только не своим пальцем, а чужим.
— Я думаю, что разница все-таки есть, — сдержанно отвечает Ренни.
— Крайне редко.
Ренни отворачивается. К горлу поднимается тошнота. Ей противно смотреть на грязные руки Лоры, ее обкусанные пальцы, то, как она раскрывает пачку сигарет, сует сигарету в угол пересохших губ…
Но Лора плачет. Ренни не верит своим глазам, судорожные рыдания рвутся из Лориного горла, глаза зажмурены.
— Да пропади все пропадом. Они держат здесь Принца, они не дают мне свидания с ним, только кормят обещаниями. Что мне, по-твоему, делать? Как мне быть?
Ренни в жутком смятении. Она смотрит на свои руки, руки, которые должны успокаивать, жалеть, утешать. Она знает, что должна подойти к Лоре, обнять ее, но это выше ее сил.
— Извини меня, — произносит Ренни. «Таких, как ты»… Поделом ей.
Лора шмыгает носом, прекращает плакать, вытирает лицо тыльной стороной руки. Обиженно хмурясь, но уже прощая…
— Тебе не понять…
Ренни сложившись пополам, спотыкаясь, добирается до ведра, припадает к нему, ложится на голый пол. Все случилось слишком неожиданно, она вдруг вся покрывается липким противным потом, ее тошнит, ей больно, она ненавидит боль. Боль растет, охватывая ее существо, врываясь в нее, подчиняя себе, тело не способно противостоять этому натиску. Ренни лежит на полу, не обращая внимания на сырость и грязь. Она закрывает глаза, ее голова сейчас размером с арбуз, такая же мягкая и розовая, она разбухает, вот-вот взорвется, Ренни приготовилась умереть, попить бы, чего угодно, хоть этой воды, пахнущей хлоркой, хоть отравленной воды Великих озер, чувство юмора изменило ей в тот момент, когда оно так необходимо, пить, любой воды, кубик льда, газировку. За что ей такое, она ни в чем не виновата, ей не за что терпеть такую муку.