— Может быть, хватит, — в замешательстве говорит немка, которая, как заботливая мать, не отходит ни на шаг от подруги.
Эльва бросает на нее исполненный презрения взгляд.
— Я скажу, когда хватит.
Нога хрустит. Эльвины пальцы гнут ее как кусок резины.
— Готово. — Эльва поднимается с колен. — Вставай.
С величайшей осторожностью немка ставит ноги на землю. Встает.
— Боль прошла. — Эльва с гордостью окидывает взглядом зрителей.
Немка улыбается.
— Это невероятно.
Глядя на это, Ренни преодолевает желание попросить проделать с ней тоже самое, хотя с ней все в порядке, нигде ничего не болит. Ей хочется почувствовать, на что это похоже, хочется отдать себя во власть этих магических рук. Она хочет, чтобы ее исцелили от всех болезней таким же волшебным образом.
В дверном проеме, ведущем на кухню, стоит Поль, медленно оглядываясь по сторонам. Ренни видит его, но решает не делать ему никаких знаков. Он сам подходит к ней.
— Как у нас дела? Лора сказала, что вам негде остановиться. Если не возражаете, можно у меня.
— На судне? — подозрительно осведомляется Ренни. И тут же мысленно одергивает себя, сначала ей следовало бы поблагодарить человека.
— Нет, — улыбается Поль в ответ. — У меня здесь свой дом. Две спальни. Две кровати.
Ренни не вполне представляет, что же именно ей предлагают, но подозревает, что не слишком много. Спасибо и на этом.
— Это было бы чудесно. Конечно, если вас это не слишком обременит.
— А с какой стати это должно меня обременять? — отвечает Поль.
Они возвращаются через сад, густо заросший цветущими лимонными деревьями; Ренни видит незнакомое ей растение, его ярко-оранжевый бутон раскрылся, обнажив белую сердцевину, внутри которой три огромных черных зернышка похожих на глаза насекомого. Вообще Ренни видит здесь множество такого, чему не знает названия.
Сад упирается в каменную стену футов пять в высоту. Поль закидывает ее камеру и все остальные вещи на стену, забирается сам, потом нагибается, чтобы помочь Ренни. Она протягивает ему обе руки. Ее совершенно не заботит, куда они идут.
Ренни с Дэниэлом сидели в его машине, что было для них делом непривычным. Была ночь, шел дождь…
Почему-то всегда, когда они оказывались вместе, шел дождь.
Они только что поужинали. Ренни забавляла мысль о том, что Дэниэл может выкинуть сейчас что-нибудь эдакое.
— Ну что теперь? Или спустим все на тормозах?
— Я знаю, что мне нечего тебе предложить.
У него был такой жалкий вид, что она почувствовала себя обязанной непременно утешить его, приласкать, успокоить, сказать, что все будет хорошо. Вместо этого она произнесла, да, тебе нечего мне предложить.
Дэниэл посмотрел на часы, высунул голову под дождь. Мимо проносились машины, улица в такую погоду будто вымерла, не увидеть ни одного прохожего. Дэниэл обнял Ренни за плечи и нежно поцеловал в губы. Потом осторожно дотронулся до них кончиками пальцев.
— Ты сводишь меня с ума.
— Пылкие речи не самое сильное твое место, — не пытаясь уклониться, сказала Ренни.
— Я знаю, что не умею как следует выразить свои чувства, — согласился Дэниэль. Ренни засомневалась, уместны ли сейчас проникновенные речи. Он приник к ней долгим поцелуем. Ренни отвернула лицо, уткнувшись в воротник его рубашки. Она ощущала себя в полной безопасности: едва ли ему взбредет в голову начать раздевать ее прямо здесь, в машине, или раздеваться самому на улице с двухсторонним движением.
По правде говоря, она бы не возражала, чтобы Дэниэл не останавливался на достигнутом, она хотела, чтобы они лежали рядом, лаская друг друга; в какой-то момент она поверила в это, поверила, что от простого прикосновения руки все может волшебным образом перемениться. Ей хотелось, чтобы он лежал рядом с закрытыми глазами, а она могла смотреть на него, не боясь сама быть увиденной, она хотела, чтобы он полностью доверился ей. Она хотела, чтоб он занимался с ней любовью очень долго, очень медленно, чтобы это никогда не кончалось, она желала, чтобы сладостный миг ожидания тянулся бесконечно, она мечтала вызвать его на откровенность, чтобы он раскрылся ей без остатка. Между тем, ее мечты и реальность разделяла такая пропасть…
Она резко откинулась на сиденье.
— Поехали домой.
— Дело в том, что я не хочу… Ты же сама прекрасно знаешь.
Его лицо сделалось по-детски недоуменным, он был так трогателен в своей обиде, что Ренни пожалела о своей резкости. Но тут в ней проснулось непонятное возмущение. Он не имел никакого права так себя с ней вести, рассчитывая на ее жалость. Она ведь не Господь Бог, она не обязана всех понимать, она и про себя-то толком ничего не понимает. Ренни любила называть вещи своими именами, но происходящему имени не было.