В средние века было принято рисовать души, расставшиеся со своей оболочкой и очень долго велись умные споры о том, в какой части тела обитает душа пока человек жив. С Дэниэлом и без всяких споров понятно, его душа живет в его руках. Отрежь их и он превратится в зомби, в живого мертвеца.
Ренни лежала и предавалась грустным размышлениям: тот кого хочу я, не позволяет мне коснуться себя, а тому, кто хочет меня, я сама не дам до себя дотронуться. Впору писать книги на тему «Творческое воздержание», «Половое воздержание» — но это завтрашний день, если не считать, что он уже наступил. Что дальше? Сублимация? Занятия керамикой? Может, окунуться с головой в благотворительность?
Иокаста рекомендовала мастурбацию. Это считалось очень современным.
Когда все испробуешь, и ничего не принесет тебе удовлетворения, дай волю своим пальчикам.
Но мастурбация претила Ренни, это было все равно, что разговаривать самой с собою или вести дневник. Ренни никогда не понимала женщин, которые вели дневники. Она заранее знала, что напишет. Неожиданное для себя можно услышать только от других.
Джейк вышел из душа, завернувшись в голубое полотенце. Он присел рядом с ней на кровать и нежно поцеловал в губы.
— Погаси свечи, — попросила она.
— Не хочу. Мне нравится смотреть на тебя.
— Почему?
— Меня это возбуждает.
Ренни смолчала. Он провел рукой по ее правой ноге, поднялся к животу, рука сама нашла левое бедро, погладила поджатую ногу. Потом он проделал эти движения еще раз, сняв с нее трусики. Выше он трогать не стал. Как в школе, только наоборот, подумалось Ренни. Он чуть раздвинул ей ноги и наклонился, чтобы поцеловать впадинку на животе.
— А не выкурить ли нам травки, предложил он.
— Чтобы помочь мне расслабиться? — она лежала, откинувшись на подушки. Его глаза злобно блеснули, как у грызунов или им подобных. Красные умные глазки на острой маленькой морде, с острыми зубками.
— Да, ты права, для этого. — Он принес коробку для чая, высыпал на ладонь траву, свернул самокрутку, запалил ее и протянул Ренни.
— Я люблю тебя, — сказал он, — но ты не хочешь в это поверить.
— Какая разница между верой и иллюзией? Может, тебе кажется, что ты любишь меня из чувства. Может, ты чувствуешь себя виноватым передо мной. Ты всегда говорил, что чувство вины очень присуще еврейским матерям.
— Ты мне не мать. И слава Богу.
— Я и не могу ей быть. Я же не еврейка.
— Нет в мире совершенства, как нет и безупречных людей, — вздохнул Джейк. — Ты моя золотая, любимая, прекрасная гойка. У каждого она должна быть в жизни, хоть один раз.
— Так вот значит, что я такое. Это поможет мне лучше разобраться в себе. Всегда приятно знать, что ты есть на самом деле. Но какая же я золотая?
— Ну, позолоченная, точно!
— Шутить изволите?
— Не задавай таких вопросов. Я от природы безграмотен и тем горжусь.
— Но ты подаешь надежды.
— Стараюсь, когда это возможно.
— Это не кино сороковых.
— Ты дурачишь меня, — обиделся Джейк.
Ренни с трудом сдержала слезы. Ей было невыносимо наблюдать, как Джейк делает вид будто ничего не случилось, ничего не происходит, как будто ему все равно, и еще более невыносима мысль, что она сама ему подыгрывает в этом. Ей хотелось сказать, что она умирает, но не разыгрывать же мелодраму, к тому же неизвестно, умирает она на самом деле или нет.
Джейк водил рукой вверх-вниз по ее ноге.
— Я как-то неловко себя чувствую, мне кажется, тебе неприятно то, что я делаю.
Ренни продолжала смотреть на него, но она не знала, чем ему помочь. — Мне не верится — думала она. Почему — не знаю. — Слова проносились в ее голове, как будто произносил их кто-то другой.
Он наклонился и опять поцеловал ее, стараясь, чтобы их тела не соприкасались. «Она старается для меня, — мелькнуло у нее. — Ему нужно другое.»
Джейк приподнял ее, и приник к ней губами.
— Я так не хочу, — запротестовала она. — Мне не нужна твоя жалость. Я хочу, чтобы ты вошел в меня.
Джейк помедлил. Взяв ее за запястья, он закинул ей руки за голову.
— Заставь меня сделать это. Скажи, что тебе этого хочется.
Их обычный ритуал, один из многих, она сама всегда выполняла его, но сейчас ей не хотелось играть. Она лежала не двигаясь, и он отпустил ее, уткнулся лицом ей в плечо, его тело будто обмякло, стало безвольным.
— Дерьмо, — вырвалось у него.
Ему было тяжело видеть ее перед собой такую уязвимую, легко ранимую. Ренни понимала, в чем дело. Он попросту боялся ее, на ней лежала печать смерти, и это бросалось в глаза. Они лежали рядом, Ренни пришли на память строчки, которые она однажды видела в мужском туалете, когда делала репортаж о граффити. «Жизнь — это всего лишь еще одна болезнь общества, передающаяся половым путем».