Гроб возвышается на двух стульях посреди комнаты, как на театральных подмостках, будто символ чего-то непоправимого, что произошло в какой-нибудь нравоучительной пьесе. Только непонятно, в чем мораль. Кажется, сейчас крышка откинется, и оттуда, как чертик, выскочит живой и невредимый Минога и присоединится к собравшимся. А все происходящее окажется не более, чем веселой шуткой. Только все знают, что этого не произойдет.
Кроме Ренни в комнате еще много женщин, они сидят кто на стульях, кто на полу, у многих на руках спят дети. Некоторые стоят, прислонившись к стене. Уже час ночи. Через открытую дверь видно, как на кухне хозяйничают другие женщины: они варят кофе, расставляют тарелки для еды, которые принесли с собой. Это так похоже на Грисвольд, когда хоронили ее бабушку. Только в Грисвольде ели после похорон, а не до, и в церкви устраивали отпевание. Здесь, похоже, не соблюдаются подобные обряды. Одна начинает, ей вторят другие, кто-то играет на губной гармошке.
Вдова Миноги занимает особое место, позади гроба; она плачет не переставая, не пытаясь скрыть своих слез. Никто не выражает своего неодобрения, это в порядке вещей. В Грисвольде все по-другому. Там горестно сопели и шмыгали носами, чтобы не плакать в голос; демонстрировать свое отчаяние на людях, не прятать заплаканное лицо, нет, это считалось недостойным. Если вы вели себя подобным образом, то вам давали успокоительное и посыпали наверх отлеживаться.
— За что? За что? — без устали вопрошает вдова.
Эльва сидит рядом, держа ее руки в своих и тихонько поглаживает ей пальцы.
— Я принимала его, когда он появился на свет, а теперь провожаю из этого мира в последний путь.
Две женщины выходят из кухни, неся поднос с кружками горячего кофе. Ренни берет одну кружку, кусок бананового хлеба и кокосовое печенье. Это уже вторая чашка кофе за сегодня. Ренни садится на пол, ноги не слушаются ее. В ней шевелится ревнивое чувство, она здесь никому не нужна, она чужая. В этом гробу лежит с продырявленным черепом целая эпоха, так бесславно оборвавшаяся, такая дикая, нелепая смерть. Теперь она понимает почему он хотел, чтобы она написала об этом месте: может быть, тогда всего этого бы не произошло. Во всяком случае для него.
— Что мы можем сделать? — шепотом спрашивает она у сидящей рядом Лоры.
— Понятия не имею. Я никогда раньше не была на похоронах.
— А долго это продлится?
— Всю ночь.
— За что? — плачет вдова.
— Пришло его время, — отвечает ей одна из женщин.
— Неправда, — подает голос Эльва, — среди нас есть предатель.
Нестройное волнение проходит среди женщин. Одна затягивает молитву:
Ренни уже вся измаялась. В комнате жара, народу — не продохнуть, пахнет корицей, кофе, чем-то приторным, очень душно, воздух наэлектризован, на миг ей кажется, что она очутилась в Грисвольде, Ренни нестерпима эта мысль. От чего она умерла? От рака, милостью Божей… Что-то вроде этого они тогда говорили. Ренни встает, стараясь никому не мешать, и проскальзывает на крыльцо, на воздух, через спасительно открытую дверь.
Мужчины собрались на улице, они облепили бетонный выступ, огибающий дом. И пьют совсем не кофе. В тусклом свете фонаря поблескивает горлышко бутылки, ее передают из рук в руки. В глубине сада тоже толпится народ, у многих в руках факелы, голоса дрожат от возбуждения.
Поль тоже здесь, его лицо резко выделяется в смуглой толпе. Он замечает Ренни и тянет ее к себе, прижимая к стене.
— Тебе нужно быть в доме, с женщинами.
Ренни предпочитает не реагировать на этот выпад.
— Я там чуть не задохнулась. Что происходит?
— Пока ничего. Они ослеплены яростью. Минога уроженец Святой Агаты. Здесь почти вся его родня.
Кто-то выносит на крыльцо стул. Какой-то человек залезает на него и смотрит на обращенные к нему лица. Марсон. Голоса стихают.
— Кто его убил? — спрашивает Марсон.
— Эллис, — раздается чей-то голос, и люди начинают выкрикивать «Эллис, Эллис!»
— Иуда! — Марсон срывается на крик.
— Иуда! Иуда! — несется в ответ.
Марсон поднимает руки и гомон стихает.
— Доколе это будет продолжаться? Сколько еще нам терпеть? Сколько еще будет убитых? Минога был хороший человек. А мы так и будем сидеть сложа руки, пока нас не перебьют поодиночке, да? Что бы мы не просили, нам всегда отказывают. Пришло время пойти и взять все самим.