П у ш к и н. Кабы я знал, сударыня, что вы затеете эту прогулку в Михайловское, да еще в прекрасную летнюю ночь!
О с и п о в а. А вы, милый Пушкин, как будто не возражали?
П у ш к и н. Напротив, я счастлив. Ничего подобного не могло придти в голову.
К е р н. А как же глупая луна на этом глупом небосклоне?
П у ш к и н. Я люблю луну, когда она освещает прекрасное лицо.
О с и п о в а. Мой милый Пушкин, будьте же гостеприимны и покажите госпоже ваш сад.
Пушкин подает руку Керн и быстро, точно бегом, уводит ее в сад. Алексис, Анна Вульф и Осипова следуют за ними, отдаляясь друг от друга.
А л е к с и с. Маменька! Вы бываете опрометчивы, как Пушкин.
О с и п о в а. Что ты хочешь сказать, Алексис?
А л е к с и с. Зачем было затевать эту прогулку в Михайловское? Что если это дойдет до ушей генерала Керна?
О с и п о в а. Мне хотелось утешить Анету и Пушкина на прощанье.
К е р н (споткнувшись). Не так скоро, Пушкин!
П у ш к и н (вздрагивая). Вы споткнулись о камень.
К е р н. Нет, это корни старых деревьев проступают из-под земли. Вы знаете мой девиз? "Не скоро, а здорово".
П у ш к и н. У вас такой девиз? Нет, сударыня, это камень. Я завтра утром подберу…
К е р н. Зачем? Выбросить, чтобы другая на моем месте не споткнулась и не упала?
П у ш к и н. Другая? На вашем месте? Нет, это невозможно. Еще в первую нашу встречу вы произвели на меня совершенно особенное впечатление.
К е р н. Особенное? Однако же вы весьма дерзко заговорили со мной о змее, роль которой отвели моему двоюродному брату.
П у ш к и н. Я заговорил с Клеопатрой. О чем же я у нее мог спросить? Вы снова промолчали. Когда ни встречу вас, отчего рядом с вами всегда двоюродный брат, то гвардейский офицер, то студент, народ, знаете ли, опасный?
К е р н. Чем же? Слава Богу, у меня много братьев и сестер. Вот почему вы столь ревниво относитесь к ним?
П у ш к и н. Это же ясно.
К е р н. Это вам ясно, а мне — нет.
П у ш к и н. При красоте вы столь обаятельны, что всякий, на ком останавливается ваш взор, обречен. У брата, который только прикидывается братом, есть право быть рядом с вами во всякое время, сопровождать вас, а у меня — нет, и как же мне не ревновать?
К е р н. Опять споткнулась.
П у ш к и н. Да, здесь повсюду из-под земли выступают старые корни, быть может, уже высохшие. Признаться, я ревную вас и к генералу Керну. Вообще мне трудно представить, как можно быть вашим мужем, как не могу представить рая.
К е р н (споткнувшись). Кабы вы знали, я предпочла бы быть в аду, чем в раю с моим драгоценным супругом.
П у ш к и н. Что вы сказали?
К е р н. Очевидно, я выругалась, ударившись о старые корни. Кстати, вы еще шутили с моим братом за ужином у Олениных, сидя за моей спиной, что предпочесть — ад или рай.
П у ш к и н. Я хотел попасть в ад, полагая, что там много хорошеньких женщин.
К е р н. А я довольно сухо сказала, что в ад не желаю.
П у ш к и н. И тогда я раздумал, решив, что мне лучше всего быть там, где вы будете. Но с вами, сопровождая вас, уехал ваш брат. Я стоял на крыльце в морозную ночь и глядел на ваш отъезд с завистью. Пусть мне говорили, что вы замужем, вы молодая мать, но вы выглядели такой невинной девочкой; на вас было тогда что-то вроде крестика, не правда ли?
К е р н. Странно. В нашу первую встречу вы держались со мной дерзко…
П у ш к и н. Как со всеми хорошенькими женщинами, которые любят очаровывать и побеждать.
К е р н. Но сейчас проступают чувства в ваших воспоминаниях, словно вы успели в меня влюбиться.
П у ш к и н. Тогда — или теперь?
К е р н. Тогда.
П у ш к и н. Тогда я лишь вынес некий воздушный образ, который снова возник, когда я получил известие о вас от моего друга Родзянки и Анны Николаевны, и шесть лет изгнания осветились воспоминанием о вас, будто я страстно, как бывает в юности, был влюблен в вас. И вот вы явились здесь, в Тригорском, в Михайловском, в моем уединении все такая же юная и пленительная, это чудо. Это похоже на сон, на мечты юности, когда я уже давно не юноша. Это похоже на любовь, — быть влюбленным в вас легко, — но это совсем не то.
К е р н. Что же это?