В комнате зазвонил мобильник.
Как был голый, Леонид бросился к телефону:
— Алло.
— Лень, это я. Ты где? Жена.
— Я на работе, ты же знаешь, у нас сейчас аврал.
— Знаю, у нас тоже. Я напомнить — сегодня мы в восемь должны быть в Доме оперы у Ростроповича.
— Да.
— Пока.
— Ой нет, Валя, у нас сегодня собрание.
— Отмени. Ростропович важнее.
— Я перезвоню.
Господи, как он мог забыть! Сегодня Ростропович и Вишневская открывают на Остоженке Дом оперы.
Леонида с женой пригласили еще за месяц. Он не может не пойти. Там и оба президента будут. Это же событие.
Крахмальников тщательно выбрил щетину на скулах, поохал, опрыскиваясь “Эгоистом”, надел чистую рубашку — здесь у него был запас. Костюм для передачи у него на студии. А для работы и этот сойдет.
Но на работу почему-то идти не хотелось.
Он знал, что там его ждут, уже прошли несколько новостных блоков, уже, наверное, поступили новые сведения от Никитина. Надо провести тракт вечернего ток-шоу. Да полно еще дел!
Крахмальников сидел на широком матрасе и смотрел завороженно за окно.
Останкинской башни не было. Пропала, исчезла, испарилась.
Это было удивительно. Они с Аллой по поводу этого бетонного шприца как только не острили. Он у них был и указующим перстом, и вечно готовым мужским достоинством, и дамокловым мечом, и пупом земли, и восклицательным знаком, и, конечно, постоянным напоминанием, что это их работа.
А сейчас башня пропала.
Крахмальников даже не пытался понять почему. Ну, наверное, туман скрыл ее, а может, и в самом деле упала.
Ему даже нравилась эта жутковатая мистика. Нет башни, нет его работы, нет телевидения вообще. Он никому не нужен. О нем все забыли. Люди по вечерам не пялятся в ящик, а ездят в гости, общаются с женами, воспитывают детей и гуляют по улицам. Станет только лучше. Гораздо лучше.
Он просидел так минут двадцать. Ни о чем не думая. Думая обо всем.
Потом подул ветер, и шпиль проявился.
Крахмальников встал и пошел на студию.
Далеко от Москвы
В небольшой комнате таможни сидела невероятных размеров женщина с воинственными черными усами. Наверное, на ее форму ушло в два раза больше материи, чем требовалось для самого крупного мужика.
— Дэ ты их найшов? — густым басом поинтересовалась она у таможенника.
— У ватони, — ответил тот.
— Сопротывлялыся?
— Ни, — отрицательно замотал головой парень.
— Почему нас задержали? — возмущенно спросила Алина у, толстухи.
Та смерила ее взглядом с головы до ног:
— Зараз перевирымо и скажемо чому… Покажьте багаж.
Саша молча раскрыл чемодан, отступил ч л шаг: смотрите.
Толстуха, сопя и отдуваясь, прилагая героические усилия, встала со стула, потыкала пальцем в вещи, затем начала по одной доставать и рассматривать. Все воротники Сашиных рубашек она просмотрела на свет, каждый миллиметр шва ощупала пальцами. В два счета оторвала подметки у новых, еще ни разу не надеванных Сашиных туфель, только вчера купленных Алиной в итальянском бутике.
— А вещи-то портить зачем? — не выдержал Казанцев.
Толстуха обернулась, обожгла его взглядом черных глаз и снова принялась за дело.
Она очень обстоятельно осмотрела Алинины наряды, одно платье даже приложила к себе: увы, туда вряд ли поместилась бы даже одна необъятная нога усатой таможенницы. Видимо из мести за мелкие Алинины размеры отодрала каблуки и у ее вечерних туфель. Алина промолчала. Великанша достала ее нижнее белье: вероятно, оно показалось ей очень смешным, потому что женщина вдруг улыбнулась, и ее лицо совершенно преобразилось, показалось даже миловидным. Но улыбка сияла недолго: лифчик вместе с вытащенными косточками полетел на груду уже проверенных вещей.