- Ехал на встречу с вами, читал в метро «Придорожную собачонку» Чеслава Милоша (частью в вашем переводе) и вдруг наткнулся на такое: «Если бы только глупость способствовала повальной привычке глядеть на экран и вытекающим из этого несчастьям в личной жизни мужчин и женщин». Нашу привычку глядеть в ящик Милош объясняет несовершенством разума. А вы?
- Не все так просто. С одной стороны, большая часть населения как будто не может жить без телевизора. По данным наших опросов, половина приходящих вечером с работы включает телевизионный ящик - как свет. С другой стороны, его все больше смотрят вполглаза. Телевизор вообще на это рассчитан. В отличие от кинотеатра, где вся обстановка отлучает от повседневной жизни. Телевизор, в этом смысле, предполагает, что ты будешь входить-выходить, есть, говорить по телефону… Существует и третья сторона: большинство населения все-таки сильно не удовлетворено тем, что видит. А смотреть телевизор не перестает. Казалось бы: не нравится - выключи. Так нет же!.. Видимо, тут что-то более важное. Так россияне относятся к жизни вообще. С одной стороны, они - внутри нее; с другой, они вроде как в ней и не присутствуют. С одной стороны, она им не нравится; с другой - ну, что мы, малые люди, можем сделать? Лучше уж слиться со средой, прикинуться несъедобным, и тогда, глядишь, все как-нибудь обойдется. Такая двоякая - не без лукавства, между прочим, - позиция… Так что телевизор - частный случай общего отношения: к себе, к другим, к политике, к Богу, в конце концов…
- В одной из своих работ вы, говоря об «обществе зрителей», утверждаете, что немалую роль в формировании этого двойственного «настроения» сыграло как раз телевидение.
- Думаю, оно не столько формирует и приучает, сколько отвечает желанию россиянина быть как бы зрителем, не входить до конца в то, что ему предлагают или навязывают, и в этом смысле, конечно, - разгрузить себя от всякой ответственности. Я назвал это «ситуацией алиби»: мы вроде бы здесь - а вроде бы нас и нет. Всегда можно доказать, что нас тут не было: «мы не поняли», «мы не расчухали», «нам не сказали». Одновременно телевизор дает чувство общности с неким «мы», правда, опять-таки очень зыбкое, виртуальное - без полного погружения в это чувство и без ответственности за эту общность. Почти так же россияне относятся к православию. До семидесяти процентов они, по самохарактеристике, православные, но в храм не ходят, не молятся, не исповедуются и т. д. Я бы сказал, что сегодняшняя Россия - это социум людей, не желающих ни во что втягиваться. Они готовы признать свою принадлежность к церкви, государству, нации… Но что-то для этого делать изо дня в день, не требуя немедленной награды… Вот это - нет. Наверное, поэтому «дуракаваляние» - самый мощный жанр современного отечественного телевидения.
Демонстрировать принадлежность - одно, а реально участвовать - другое. И эти вещи не надо путать, россияне это отлично понимают. За нарушение предусмотрено отдельное наказание: ты нарушил принципиальный код социальной жизни. Поэтому одно дело - Мы, другое - Я-и-мои-близкие. В этих сферах разные правила поведения. Россиянин поймет, что можно, в частности, ради своих детей, поступиться многим из того, что связано с большим целым, и, наоборот, ради России - не пощадить ни родного брата, ни кровное дитя. И это все - в одной голове! Причем эти коды не приводят к взрыву, но существуют там как разные языки. Помните, у Борхеса?.. Родители возили его попеременно к двум бабушкам. И только став взрослым, он понял, что с одной из них он разговаривал по-английски, а с другой - по-испански. Просто каждый раз это был определенный тип отношений, включающий и язык, на котором мальчик говорил в данную минуту. У русского человека - нечто похожее: с одной «бабушкой» он говорит вот так, с другой «бабушкой» - этак. У него нет ощущения драмы, того, что сталкиваются две непримиримые вещи. У Мити Карамазова есть, а у нынешнего россиянина - нет. Он вообще старается себя до драмы не допускать. Не хочет испытаний.
- То есть в искусстве он катарсиса не ищет?
- Мне кажется, что действительно сильных переживаний, переворачивающих душу, россиянин избегает. Но эдакое сентиментальное сопереживание тому, что происходит на экране, это - да. Многое отбили у россиян, но механизмы первичной идентификации с кем-нибудь из героев - ребенком, женщиной, собачкой - по-прежнему действуют. Визуальная сфера в России устроена, по-своему, довольно простодушно, то есть на основе идентификации с тем, что происходит на экране. Что-то такое есть в устройстве российской культуры, что заставляет ее постоянно продуцировать, условно говоря, реалистические образы. По крайней мере, реализм в нашем искусстве по-прежнему устойчив, акции его неколебимы.
И, мне кажется, телевизор очень хорошо отвечает этому типу постсоветского российского социума, который сам не знает, что он такое, есть он или его нет, как называть людей, которые здесь живут, какие у них общие ориентиры и символы… Интересная штука получается. По своему типу это очень архаическое отношение, которое резко делит людей: мы здесь, они там. А также на тех, кто вверху, и тех, кто внизу. И простота этого устройства оказывается чрезвычайно эффективной. Самое любопытное здесь - соединение архаики и высоких технологий. Человек приходит домой и включает телевизор. Он не знает и не хочет знать, как тот работает. Но они соединяются в некое кентаврическое существо.
Телевизор словно бы оказался на месте пресловутого «окна в Европу», с той разницей, что вместо окна вставлено зеркало. Зеркало, обладающее свойствами трансформации, преображения.
Мне всегда было интереснее взглянуть: что же телевизор от нас загораживает? Чего не видят, когда смотрят телевизор? Слово «экран», оно ведь двузначно. Это то, что показывает, и то, что заслоняет, экранирует. И второе значение, быть может, важнее первого. Телевизор экранирует нечто другое, что не хотят впускать в собственный мир; служит средством держать это на расстоянии. В каких-то невредных, гомеопатических дозах он нам это другое дает. Но только чтобы оно, не дай Бог, не открылось во всей своей полноте. Немножко религии - неплохо; немножко Запада - и это не худо; немножко свободы - но под присмотром властей.
- Вы сказали про другое, и я сразу подумал об оккультной роли телевидения. Ведь, в отличие от религиозного, оккультное сознание обращено к некой загадке.
- Если уж мы действительно имеем дело с сознанием, в котором архаические элементы соединяются с высокотехнологическими, то такое сознание - вы абсолютно правы - оно не религиозное, оно магическое (или оккультное). В нем нет той тайны, которая принципиально должна оставаться тайной. В нем есть загадка. Загадку, если она тебя раздражает, можно поломать. Можно наказать этого идола, ежели он не способствует твоему преуспеянию или твоим подвигам на брачном ристалище. Если он хороший, его мажут салом, если плохой - его секут или сжигают.
В верованиях россиян магический момент вообще присутствует в куда большей степени, нежели собственно религиозный. Здесь очень сильна вера в сглаз и в различные приметы - куда сильнее, чем, скажем, в ад и рай, в искупление и воздаяние, во все то, что составляет основу христианства. Наряду с магическими свойствами окружающего мира, для россиян по-прежнему много значит соблюдение обрядов. И тут мы подходим к вопросу о человеке как о всеобщем, универсальном, богоподобном существе. Такого представления о человеке (еще - или уже) в России нет. И в этом - значение слова «русский». То есть: «не немецкий», «не американский»… Русский - значит «особый». Известный лингвистический пример: в словаре эскимосов - триста слов для обозначения снега различных свойств, состояний и оттенков. И все потому, что одного обобщенного понятия «снег» у них нет. Примерно то же и здесь. Есть люди «такие», есть люди «сякие»… Но человек как таковой, имярек, Homo, просто человек - в русском сознании отсутствует. А христианство, мне кажется, без этого невозможно. Быть может, сама христианская мистерия - принятие Христом жертвенной смерти, распятие, воскресение и так далее, - «работает» на (простите мне грубость этих слов) формирование такого представления о человеке; человеке, с которого сняты все частные, родоплеменные, групповые определения, как в послании апостола Павла, «где нет ни еллина, ни иудея… но все и во всем Христос». Примерно так.