Вот он, vox populi, глас прохожих, - сначала кричат, а потом привыкают. Тетрадь не сказать что нарасхват, - спокойно лежит в самодельной палатке из алой бязи, установленной на обочине газона перед Законодательным собранием Перми. Газон бугрист, лысоват и более похож на пустырь, в палатке невыносимо душно, вокруг ни единого дерева - и пикетчики, члены движения «Пермские общаги», уже три недели, ежедневно, с 10 до 18 томятся на жестоком солнцепеке. Они стали частью ландшафта, их палатка и красные растяжки зрительно сливаются с красным пластиком ближнего кафе, и проходящие мимо горожане редко замедляют шаг. Палаточный лагерь объявлен бессрочным; пикет разрешен, но за порчу газона («установку сооружения») уже вынесено административное взыскание.
Спотыкаюсь об одну из растяжек, на ней написано: «Мы не хлам, мы - люди».
И думаю, что с точки зрения властей - небесспорное утверждение.
II.
С жителями пермских общежитий не происходит ничего особенного; точнее, с ними происходит ровно то же, что и в двух десятках других регионов, охваченных протестным движением общаг. Так же, как и в других городах, в Перми идут два параллельных процесса: жильцы общежитий, находящихся в муниципальной собственности, радостно приватизируют свои неширокие квадратные метры, - а жильцы общежитий, находящихся в частной собственности, собирают сумки - и становятся лицами «без определенного места жительства», уходят в никуда, на съемные квартиры, к родне, на улицу - или готовятся к этому. Сотни тысяч людей с одинаковыми, в общем-то, правами, с похожими общажными биографиями оказались разделены на «две жилищные России»: муниципальную и частнособственническую. Первая передает им в собственность жилье; вторая вышвыривает на улицу. И личного выбора, личного участия в этом нет: так сложилось.
Типовая постперестроечная судьба общаги, находившейся на балансе предприятия, выглядит так: 1992 год - включение в уставной капитал акционирующегося предприятия (кто не успел, тот опоздал: в 1993 г. правительство спохватилось, вышел закон о запрете приватизации общежитий). Это если все по закону - многие общаги становились собственностью без должных на то юридических оснований, например, регистрация сделки происходила уже после 1993 года, но сейчас оспорить это почти невозможно - срок давности по иску истек, ищи ветра в поле.
Потом - как положено: все эти ЗАО и ОАО (в советском девичестве - заводы, фабрики, главки, проектные организации) неоднократно меняют название, реструктурируются, дробятся, воссоединяются, меняют форму собственности и владельцев, ликвидируются, вспыхивают фениксами из пепла банкротств, - общага же стоит нерушимо, и в ней на тысячах квадратов живут люди, давно уже не имеющие отношения к владельцу, вскормленные на общих кухнях младенцы становятся подростками, наливается быт, в стены намертво врастают ковры и светильники. ЗАО или ОАО, увязнув в банкротстве, распродает имущество с торгов (а то и без торгов, как это было с пермским общежитием на Леонова, 43а, некогда принадлежавшем Пермскому проектно-строительному объединению, - пятиэтажное здание было продано судебным приставом за миллион пятьдесят рублей; сейчас пристав сидит, да что толку). Или, напротив, не продает, а обращается к отцам города с просьбой принять в муниципальную собственность, как это было с общежитием объединения «Стэмп» на бульваре Гагарина, общагу (5 этажей в 15-этажном здании). Тогда и. о. главы города В. Бирюков ответил надменно: «Отказать в приемке в муниципальную собственность 1/3 здания общежития… как объекта жилищного фонда, не имеющего особой социальной значимости…» - эта изумительная формулировка до сих пор будоражит сердца населения общежитий. И уже после отказа здание выставляется на торги, пять этажей покупает на троих компания бизнесменов за 1 миллион 690 тысяч рублей, и они потирают руки от удачной сделки. Так 76 квартир в хорошем районе стали частной собственностью трех физических лиц.
Правда, квартиры эти с небольшим таким обременением в две без малого сотни человек, но частная собственность священна, а прописка, пусть и постоянная, - рудимент тоталитарного совка, уродливый отросток полицейской системы, ничего не значащий в свете нового жилищного кодекса, позволяющего собственнику выписывать всех прописанных.
Мы это дело быстро раскидаем, сказали незадумчивые парни, - и к обременяющему элементу полетели уведомления с требованиями освободить незаконно занимаемые помещения, если он не хочет заключать договор коммерческого найма и платить за комнату в общежитии почти столько же, сколько за съемную. А у многих и зарплата меньше, чем стоимость этого самого найма. «Вы в моей квартире живете, понимаете?» - Нет. Они не понимают: «Мы здесь 15 лет прописаны, дети родились, другого жилья нет». - «Это частное владение, мое, понимаете? Вы здесь из милости. Я вот свет отключу, воду, батареи лопнут». Отключает - нет, все равно не понимают. Он им - «собственность неприкосновенна», а они ему - «неприкосновенна Конституция, право на жилище».
Непонимание выливается в митинги, пикеты, а в 2004 году - в движение «Пермские общаги», объединившее жителей 74 общежитий города.
III.
Над площадью Уральских добровольцев висит дирижабль - красиво! Мне объясняют, что в нем больше пользы, чем красоты, это такая система видеослежения - все аварии видны, все эксцессы, и удалось даже раскрыть несколько сложных грабежей. Я думаю, видят ли камеры на дирижабле то, что совершается в пермских общагах?
Постоянная участница пикета - пенсионерка Анастасия Тенене - живет как раз в муниципальном общежитии, но приватизировать ничего не может. По словам Анастасии, во время работы на целлюлозно-бумажном комбинате она требовала, чтобы отчисления в пенсионный фонд шли со всей зарплаты, а не с небольшой «основной ее части» (еще одно обременение - образование: у рабочей женщины четыре курса высшего экономического). Писала, скандалила, - и из общаги ее попросили, она убеждена, именно по этой причине. Ну попросить-то смогли, а силой выселить - нет, и тогда в 12-метровую комнату к пенсионерке вселили девицу 20 лет, пьющую-курящую-гулящую, такую стереотипную лихую «лимитчицу», - девица дает жару, может и руку поднять, Анастасия показывает синяки и груду заявлений - в милицию, в Генпрокуратуру. «Как возможно подселение, моя семья - это я», - говорит она, речь хорошая, грамотная, пятьдесят первый год рождения. Тенене (фамилия от мужа-литовца), кажется, единственная, кто проводит в палатке целый день, остальные работают, забегают на час-полтора. Во вторник вечером ее забрала «Скорая», но на другой день она была на посту, единственное послабление - позволила себе прийти не в 10, а в 11 утра.
Вот сидит на траве без пяти минут бомж - столяр Равиль Касимов, отец двух детей 12 и 7 лет. Отказался заключать пресловутый коммерческий найм - и все, заочно выселили через суд. За 18-метровую комнату он последний раз заплатил около 5 тысяч (а зарплата у него - 8), потом и вовсе счета перестали присылать, - полтора года не платит, потому что его нет как жилищной единицы, нет в природе, и жены его нет, и детей. «Пробовали комнату снять, искали. Семья большая - комнату не сдают, а на квартиру не хватает, это 12 тысяч самое мало-мало». - «Куда вы теперь?» - «Не знаю. Куда-то…»
История Татьяны Кузнецовой, жителя общежития, принадлежащего ОАО «Мотовилихинские заводы»: она получила комнату двадцать лет назад, еще в 1988 году, как молодой специалист. Десять лет назад у нее погиб муж, работник этого же предприятия, осталась вдвоем с дочкой. Старожилы - работники, вселившиеся до акционирования предприятия, могут приватизировать жилье бесплатно, но Татьяна к ним, как оказалось, не относится, потому что несколько лет назад переехала из одной комнаты в другую и стала считаться «некоренной», вновь заселенной - ей тоже предлагают купить (администрация «Мотовилихинских» продает по гуманным ценам - от 2 400 рублей за метр). Но Татьяна, недавно получившая диплом психолога, пошла в школу - самый низкий 7-й разряд, зарплата 4 тысячи («Так бывает?» - спрашиваю. «У нас - бывает»), и платить не собирается. «Я имею право на бесплатную приватизацию», - повторяет она. Стали приходить счета по коммерческим расценкам - она платила, как и прежде, по муниципальным, утвержденным Думой, нарисовался долг, и прошлой зимой ее «обесточили» - отключили свет на целых полтора месяца. Татьяна прошла по всем инстанциям - свет включили, но долг оставили. На эту борьбу за права, которые кажутся элементарными, неотъемлемыми, уходят недели, месяцы, годы, нервы, силы, жизнь.