Обугленные трупы и кулоны с Микки Маусом, сломанные шеи и пробы ДНК - готовая пища для кошмарных снов на годы вперед телевидением переваривается за пятьдесят минут кривого (в записи, но без монтажа) эфира. Потом в студии выключат свет, гостей отпустят домой, массовка останется на запись следующей передачи - например, о мужчине, который полюбил мертвую девушку и принес ее с кладбища домой, - и уже не вспомнит о том, как плакали небеса по Ратмиру Шишкову и его друзьям.
Тонкий ход Ламанческий
Оноре Домье. Дон Кихот. 1865-1870
Самый распространенный вопрос: зачем. Совершенно очевидно, что Александр Гордон против симулякров выиграть не может. Какая тут, в самом деле, дискуссия? Гордон закрикивается и захлопывается без особенных усилий. Он терпит наглядное, показательное, не подлежащее обжалованию поражение. Даже мне, не питающему к нему особо пылких чувств, - так, ровное благожелательное уважение, - было горько на него смотреть. И во время эфира с этим, забыл, как бишь его, неважно, и на той программе, на которой был сам, - про Аркаим, древнюю праматерь ариев, ариеву конюшню, столицу белых воинов и волхвов. Тоже было мозгораздирающее зрелище.
Сидят с одной стороны тихие профессора, трясут какими-то хронологическими таблицами, а с другой прыгает астролог Глоба, в глазах злоба. Это же математический закон, объективная реальность: десять профессоров не перекричат одного астролога, особенно если на его стороне красный мистик Проханов. Двадцать белых агностиков не перекричат красного мистика. Посреди этого ходил печальный Гордон, одетый с той тщательной, дорогой потрепанностью, которая с самого начала изобличает глубокий замысел. Это уже на грани обтерханности. И тогда начинаешь спрашивать себя, зачем ему это нужно, - и глупее этого вопроса нет ничего. Он первым додумался возвести лузерство в куб, в принцип, в моду - и это единственный ответ на все, что нам предлагается сегодня.
Я хотел сначала написать «единственный наш ответ им», но задумался: кто мы и кто они? Назвать Гордона неудачником - даже на фоне этого, как его, - не сможет и самый злопышущий критикан. Этот, как его, был еще никто и звать никак, а Гордон уже был культовой фигурой, вел «Хмурое утро», советовал самоубийцам поскорей кончать с собой, а то кофе стынет. Так что говорить о разделении российской аудитории на удачливую гопоту и жалобную интеллигенцию как-то не совсем комильфо: думаю, доходы Гордона и того же Глобы как-нибудь сопоставимы. Вероятно, разделение проходит по другой демаркационной линии: одни, побеждая, испытывают смутную неловкость, сознание незаслуженности победы, сочувствие к побежденному. Другие дотаптывают побежденного до состояния праха. У них даже есть выражение: «порвать, как обезьяна газету». Обезьяне мало не уметь читать - ей надо этому радоваться. На дне души, в подвалах памяти у нее хранится убеждение в том, что газета - ценный предмет, мало не уметь ею пользоваться - надо ею подтираться. «А ну-ко, свинья, погложи-ка Правду!» Если свинья не будет чувствовать, что перед нею Правда, - ей будет невкусно.
Нам сейчас вовсю навязывают мифологию победы. Из всех колонок звучит трубное: «Хватит быть лузерами!» (Особенно смешно это звучит в исполнении персонажей, которые никто и звать никак). Мы побеждаем решительно везде. Книга об Аршавине называется «История великой победы», как будто Аршавин отдал такой пас Павлюченко, что тот пробил непосредственно в рейхстаг. Мы победили канадцев, шведов, голландцев, американцев, чья валюта падает, европейцев, чьи машины горят вследствие национальных проблем, а наши просто так; мы победили голод, нищету, депрессию, скоро победим инфляцию и Грузию (я думаю, что в Грузии-то инфляция и сидит). Мы пользуемся конъюнктурой самодовольно, упоенно, нагло. Нам прет. Это написано на нашем жизнерадостном лице. Мы высокомерно поучаем всех, кому не прет. Мы - опять эти «мы», но что поделаешь, стране навязывают общность, и кто не орет, не пьет пива и не прыгает топлесс в честь нашей великой победы, тот не любит Отчизны своей; так вот, мы ведем себя, как салабоны, дорвавшиеся до дедовства.
Как знают все отслужившие, самые грозные деды получаются из наиболее зачморенных салаг. Они дорвались и отрываются. Простите меня за неполиткорректность, но, скажем, в особо пылких патриотических декларациях иных израильских правых - прежде всего из бывших наших - мне слышится порой та же оголтелая ярость, накопленная во время погромов. Между тем если бы победители иногда не жалели побежденных, мир бы прекратился. Это единственное доказательство права на победу, единственный залог того, что победитель ее заслужил. Иначе он так и остается не победителем, а лузером, которому поперло.
И вот среди этих лузеров, которым прет, Гордон с поразительным артистическим чутьем заряжает программу «Гордон-Кихот», главное содержание которой сводится к тому, как его тонким слоем размазывают по экрану. Размазывают нагло, тупо, триумфально. Что? Ты рот еще открываешь? Н-на.
Самое удивительное - как они ведутся. Они не понимают, зачем их пригласили, и с удовольствием попадают во все ловушки. В ток-шоу позвали мельниц, и они мелят, мелят, машут конечностями, держи - улетят. Они охотно перемелят и Гордона, и зал, и зрителя, и телеаналитика Славу Тарощину, искренне недоумевающую, зачем вступать с ними в дискуссию. Полноте, я сам человек брезгливый. Но если не вступать с ними в дискуссию, мы можем проснуться в дивном новом мире, в котором повода для дискуссий уже не будет - одно гы-гы, разноображиваемое радостным бугага.
Когда-то мы с Никитой Елисеевым задумывали журнал «Лох». Или «Лузер», если кому-то это кажется более брендовым. Это был бы наш ответ на только зарождающийся гламур, на культ успеха, на беспрерывные истории преуспевания (довольно однообразные, как все счастливые семьи: украл - выпил - в Куршевель, украл - выпил - в губернаторы)… Там было бы грандиозное разнообразие сюжетов: автобиографические заметки «Как меня развели». Любовная история «Как мне не дали» или «Как я не смог». Вместо очерков о великих состояниях прошлого, нажитых самым бесчестным путем, в исполнении безработных историков, на чьих губах так и кипит голодная слюна, - очерки великих поражений, разорений, неудавшихся экспериментов: в истории человечества их побольше, чем блистательных триумфов. И все это, доложу вам, истории мужества, подвига, иногда - гениального прозрения. Мне неинтересно читать про то, как Леонардо ди Каприо после премьеры «Титаника» получил триста тысяч признаний в любви. Мне интересно, как Бизе умер через год, день в день, после оглушительного провала оперы «Кармен», названной в утренних газетах образцом дурного вкуса.
Клянусь, этот журнал имел бы успех. Особенно если бы сбылась наша мечта издавать его на самой плохой бумаге, с черно-белыми иллюстрациями. Убеждение, что людям нравятся истории успеха, насаждается весьма недалекими манипуляторами, основывающими свои выводы на нехитрой закономерности: те, кто сумел нечто урвать и переварить, чувствуют смутные угрызения совести и страх возмездия. Им приятно почитать про других таких же и тем несколько остудить жар невротизации: «Не может же быть, чтобы мне за это ничего не было!» Так вот, может, успокойся, таких в истории полно. Но людей, нуждающихся в подобных утешениях, - минимум. А остальным желательно, чтобы текст корреспондировал с их внутренней травмой. Вот почему роман «Анна Каренина» остается мировым бестселлером, а роман того же автора «Семейное счастие» известен немногим специалистам.
В наше время триумфальных, наглых, чаще всего иллюзорных и незаслуженных побед Гордон последовательно, упорно и целеустремленно разрабатывает мифологию поражения. Где нет возможности сыграть на высоких инстинктах - он играет на низменных: людям не нравится смотреть на победителей. Победители надоедают. Гордон зовет в студию ликующих представителей большинства, тех, на чьей улице сейчас праздник, - и позволяет им растоптать себя до основания, смешать с грязью, обозвать любыми словами. Он дает им выкричаться, раздуться до предельного пузырчатого натяжения, в идеале - лопнуть. Он дает им блеснуть всеми золотыми зубами, всем лоском, всей беспощадностью гуннов. И если ему удастся сохранить эту программу, и если собственная его нервная система позволит ему еще хоть десять раз получить на глазах почтеннейшей публики обязательные для безумного Пьеро тридцать три подзатыльника, - страна окончательно возненавидит своих кумиров, которых без этого, глядишь, еще потерпела бы.