Сцепив над пахом свои руки, Ким зло закивал головой.
— Девять тысяч, — повторила Соловьева.
— Я могу идти? — спросил Ким.
— Иди, Виктор Михалыч. — Соловьева холодно и устало посмотрела на него.
Он резко повернулся и вышел, хлопнув дверью.
— Гнать эту гниду надо из партии, — угрюмо заговорил долго молчавший Муртазов.
— Гнать к чертовой матери! — тряхнул массивной головой Гобзев.
— На первом же собрании! — хлопнул умницей по столу Малахов.
Умница пискнула и посветлела.
— Не надо, — серьезно произнесла Соловьева, глядя в окно на толпу демонстрантов. — Пока не надо.
По-деловому загасив окурок, она встала, одернула жакет, тронула прическу, успокаивая все еще шевелящихся мормолоновых жуков, и произнесла громко, на весь кабинет:
— Ну что, товарищи, пойдемте говорить с народом.
X
Дверь осторожно приотворилась.
— Есть, есть, — едва шевеля губами, произнес Богданка.
Дверь захлопнулась. Богданка не услышал, а скорее почувствовал, с каким трудом руки Владимира справляются с дверной цепочкой.
«Да есть же, все в порядке!» — хотелось выкрикнуть ему в эту проклятую старую, убогую дверь, обитую черт знает каким дерьмовым материалом еще с доимперских, а может, и с постсоветских или даже с советских времен.
Но он сдержался из последних сил.
Владимир распахнул дверь так, словно пришел его старший брат, безвозвратно пропавший без вести на Второй войне. Богданка почти впрыгнул в теплую полутьму прихожей, и едва Владимир захлопнул и запер за ним дверь, не раздеваясь, бессильно сполз по стене на пол.
— Что? — непонимающе склонился над ним Владимир.
— Н-ничего… — прошептал Богданка, улыбаясь сам себе. — Просто устал.
— Бежал?
— Нет, — честно признался Богданка, вынул из кармана спичечную коробку, протянул Владимиру.
Тот быстро взял и ушел из прихожей.
Посидев, Богданка скинул с себя на пол куртку, размотал и бросил шарф, стянул заляпанные подмосковной грязью сапоги, встал, зашел в ванную, открыл кран и жадно напился тепловатой невкусной воды. Сдерживая себя, глянул в зеркало. На него ответно глянуло серое осунувшееся лицо с темными кругами вокруг глаз.
— Спокойный вечер, — произнесли обветренные губы лица и попытались улыбнуться.
Богданка оттолкнулся от пожелтевшей раковины, пошел в комнаты.
В гостиной на ковре кругом сидели молча двенадцать человек. В центре на сильно потрепанном томе «Троецарствия» лежала открытая спичечная коробка. В коробке серебристо поблескивал теллуровый клин.
Богданка сел в круг, бесцеремонно потеснив подмосквича Валеного и замоскворецкую вторую подругу Владимира Регину. Они не обратили внимания на грубость Богданки. Взгляды их не отрывались от кусочка теллура.
— Ну что, сбылась мечта идиотов? — попробовал нервно пошутить Валеный.
Все промолчали.
Владимир нетерпеливо выдохнул:
— Ну давайте тогда… чего глазеть-то, честное слово…
— Господа, надобно бросить жребий так, чтобы все были удовлетворены и не было даже тени обиды, даже малейшего намека на какую-то нечестность, на передергивание, на что-то нечистое, мелкое, гнилое, на чью-то обделенность, — с жаром заговорил щуплый, субтильный Снежок.
— Никаких обид, никакого жульничества… — замотал бульдожьей головой вечно сердитый Маврин-Паврин.
— Послушайте, какие же могут быть обиды? — забормотала полноватая, плохо и неряшливо одетая Ли Гуарен.
— Меня обидеть легко… — еле слышно пробормотал сутулый Клоп.
— Не о том говорим! Решительно не о том! — ударил себя по колену Бондик-Дэи.
— Нет уж, давайте оговорим, давайте, давайте, давайте, — зловеще закивал Самой.
— Послушайте! Черт возьми, мы собрались не для жульничества! — повысил голос Владимир, и все почувствовали, что он на пределе. — Вы у меня в доме, господа, какое, на хуй, жульничество?!
— Владимир Яковлевич, речь идет не о жульничестве, оно, безусловно, невозможно среди нас, людей вменяемых, особенных, умных, ответственных, но я хотел бы просто предостеречь от… — затараторил Снежок, но его перебили.
— Жребий! Жребий! Жребий!! — яростно, с остервенением захлопал в ладоши Владимир.
На него покосились.
Сидящая рядом пухлявая Авдотья обняла, прижалась:
— Володенька… все хорошо, все славно…
Он стал отталкивать ее, но Амман протянул свою большую руку, взял Владимира за плечо:
— Владимир Яковлевич, прошу вас. Прошу вас.
Его глубокий властный голос подействовал на Владимира. Он смолк и лишь вяло шевелился в объятиях Авдотьи.