— И все-таки я не понимаю, почему клин невозможно использовать дважды? — заговорила довольная Авдотья, обнимая Владимира.
Владимир, презрительно фыркнув, потюкал Авдотью пальцем по лбу.
— Теллур от взаимодействия с жирными кислотами теряет чистоту, становясь солью, — ответил, работая, Алиша. — Процесс столь активен, что солевой слой довольно широк. И не только в этом дело. Есть необъяснимые вещи. Например, кристаллическая решетка меняет свою полярность. В общем, почистить и забить гвоздик второй раз ни у кого не получалось.
— И не получится, — вздохнул Родя.
— Летальный исход, — добавил раскрасневшийся Маврин-Паврин.
— Диафрагма нейрона и атомы теллура взаимодействуют стремительно, — продолжал Алиша. — Но — если гвоздь забит в нужное место. Теллур окисляется, диафрагма теряет жирные кислоты.
— Да, да, да! — горячо подхватил Снежок. — Это потрясающий, невероятный процесс, друзья мои, липидные диафрагмы нейронов буквально слизывают атомы теллура с металла своими жирными кислотами, как языками, слизывают, слизывают, окисляют их, при этом сами стремительно размягчаются, начинается процесс в нейронах, в мозгу, и человече попадает в желаемое пространство! И это прекрасно, господа!
— Ничего прекрасного, — сворачивал себе папироску Валеный. — Шесть червонцев за гвоздь… мир сходит с ума.
— Это не только за гвоздь, — вставила Регина.
— Надобно уметь его вставлять? — глупо и вопросительно-понимающе закивала Авдотья.
— Некоторые и сами себе вколачивают, — буркнул Валеный. — Без плотника. И ничего.
— Без плотника можно так забить, что со святыми упокой, — усмехнулся Родя.
— Криво пойдет — и пиздец, — сплюнул на ковер Самой. — Гвоздодер не поможет.
— Так это и прекрасно, родные мои! — затараторил Снежок. — Сей продукт как японская рыба фугу — опасен и прекрасен, двенадцать процентов летальщины — это вам не баран чихал, это знак божественного, а как иначе? Божество возносит и карает, воскресает и стирает в пыль придорожную! Узки врата в рай вводяща и токмо избранные туда проникоша!
— Любезный, вы горноалтаец? — спросил Алишу Амман.
— Я якут, — спокойно ответил тот, заканчивая стрижку.
— А где же вы… — начал было Бондик-Деи.
— Там, — опередил ответом Алиша. — Жил и обучался.
— И который раз плотничаете? — зло прищурился на Алишу Самой.
— Сто пятьдесят четвертый, — ответил Алиша и стал протирать голову Клопа спиртом.
— Еб твою… — завистливо выругался Владимир.
— Вот, Володенька, как Москва-матушка на теллур подсела! — захихикала, тиская его, Авдотья.
— Это вам не кубики-шарики… — закурил Валеный. — Шестьдесят за дозу… тридцать кубиков приобрести можно, двадцать шаров, восемь пирамид. Полгода непрерывного полета.
— Куб — прекрасный продукт, — возразила Ли Гуарен. — И я его ни на какой клин не променяю.
— А вам, сударыня, никто и не предлагает! — съязвил Самой.
Многие рассмеялись.
— Поеду-ка я домой, — встала, делано потягиваясь, Ли Гуарен.
— Да, да. Клин клином вышибать… — не унимался Самой.
— Мы тоже пойдем, счастливо оставаться, — поднялся Валеный, беря за руку Бондика-Деи.
— Брат Клоп, хорошего тебе. — Бондик-Деи метнул в Клопа.
— И я, и я, господа, поеду, хотя, признаться честно, сгораю от жутчайшего, испепеляющего любопытства, — вскочил Снежок. — Все нутро мое, вся бессмертная сущность содрогается от желания влезть в череп Клопа, испытать сие божественное преображение, равного которому не знает ни одно сияние, я уж не говорю о полетах и приходах, да, да, влезть, а ежели и не влезать, то хотя бы после всего расспросить досточтимого Клопа о пережитом, насладиться его радостью причастия небесному, раствориться хоть на миг в его сверхчувственной исповеди, а растворившись — сгореть от черной зависти и тут же подобно Фениксу восстать из черного пепла зависти в белых одеждах радости и веселья!
— Сеанс может длиться до пяти дней, — предупредил Алиша, натягивая резиновые перчатки.
— Знаю, досточтимый, знаю, драгоценный Алиша! — подхватил Снежок. — Именно это знание и заставляет меня покинуть сие место силы, ибо не выдержит мое сердце испытателя этих пяти! Лопнет от зависти подобно палестинской смокве! Так что прощайте, дорогие мои! Прощайте, Владимир Яковлевич!
Он низко поклонился и вышел.
Молча ушли Маврин-Паврин и Самой. С печальной улыбкой покинул квартиру Родя. На ковре остались сидеть Богданка, Владимир с Авдотьей, Амман и Регина.