Что за отрада для десантника – откинуться спиной на тугой парашютный ранец, сидя в нагретой летним солнцем траве! Позади – долгая нудноватая укладка парашютов, беспощадная муштра на тренажерах ВДК, ранний подъем и марш до аэродрома (если повезет, парашюты подвезут на машинах, а нет – придется тащить их на себе), строгая троекратная проверка офицерами ВДС. Впереди – недолгий полет в нагретом полумраке грузовой кабины «Антея» и шаг в голубой проем люка, в жесткую круговерть воздушных потоков, наполненную ревом могучих двигателей. А сейчас – законная передышка, пока не выгрузятся в небе над площадкой десантирования прибывшие ранее роты, и не подойдет очередь твоей корабельной группы.
С наслаждением подставив лица еще незлому июньскому солнцу, курсанты сидели на траве аэродрома, и в ожидании прыжка, как умели, предавались праздности. Кое-кто дремал про запас, некоторые одержимые листали прихваченные с собой конспекты, большинство же парней вдохновенно обсуждали планы предстоящего отпуска. До этого самого отпуска было еще добрых два месяца – с лагерями и летней сессией, а третьему курсу – и с войсковой стажировкой. Э, да ерунда – летом время летит быстро.
– Марик, а тебя в отпуск-то пустят? – поинтересовался плотный конопатый Санька Мированный, первокурсник-«француз». – Если пустят, айда ко мне в Умань – у нас там девчонки – знаешь, какие! Глазищи – во! Задницы – м-м, пэрсик! А титек – вообще полная пазуха…
– Э-э, что твои девушки! – возмутился Рустам Садыков. – Девушек и в Рязани навалом. А ишаков нигде нет, только у меня есть! Ко мне поедем, да, Марик-джан? На ишаке ездить научу, плов готовить научу, в Самарканд съездим – ты обсерваторию Улугбека посмотреть хотел, помнишь?
– Да, Рустам, помню, – улыбнулся Маргус. – Только пока не получится.
– Что, не пустят?
– Мне в институт надо будет ехать. Годовая профилактика – осмотры, диагностика… Потом тестировать будут – чему тут за год научился.
– Козлы, – с ненавистью изрек Пашка Клешневич, сосредоточенно ковыряясь в носу. Извлек оттуда могучую «козявку», внимательно осмотрел ее со всех сторон и рассеянно прилепил трофей к парашюту задремавшего рядом Лехи Мамонта. – Раз в год, и то отдохнуть не дают мужику, паразиты…
– Группа, подъем! – прервал идиллию коренастый и сбитый, похожий на боксерскую перчатку, майор Иванычев. – Становись!
– Подъем, мужики, – толкали парни дремавших собратьев. – Пельмень пришел, строит…
Выстилая полосу пролета дымными струями, грузный «Антей» величественно заходил на посадку. Удивительная особенность у транспортных самолетов: в воздухе они смотрятся вполне грациозно, отчетливо видна гармония линий, созданных для скорости и полета. Но стоит только им приземлиться, как становится абсолютно непонятно – как такое может летать? Настолько фундаментально и основательно смотрятся эти дюралевые гиганты на земле, настолько тонкими, почти декоративными, кажутся их крылья, прогибающиеся от собственной тяжести почти до самого бетона взлетки, что сознание просто отказывается воспринимать эти монстры, как летающие объекты.
Приземлившийся «Антей» по-хозяйски основательно развернулся и неторопливо покатил по рулежке к линии старта. В струях раскаленного турбинного выхлопа его борта виделись дрожащими и размытыми, крылья плавно и тяжело покачивались – казалось, что «Антей» надсадно дышит, устало поводя боками, словно конь-тяжеловоз. Распахнулись створки грузового люка, и к нему потянулись кажущиеся бесконечными две цепочки десантников. Кстати, по традиции, десантник имеет право называться десантником только после совершения прыжка из транспортного самолета. До этого, имей он хоть сотню прыжков из аэроклубовского трудяги «Ан-2», либо из универсальной стрекозы «Ми-8» и им подобных малышей, он – просто парашютист.
Внутренность грузового отсека подавляла своими размерами – гибрид футбольного поля и готического собора. Попадая в чрево этого гиганта, десантник ощущал себя чем-то вроде горошины среди сотен себе подобных, насыпанных в жестяную банку. Сиди и не громыхай, когда понадобится – тебя зачерпнут совком и вытряхнут. Верхняя створка люка закрывается медленно, словно крышка гроба – вот что хотите, делайте, никакого другого сравнения в голову не приходит.
Натужно взревели двигатели и навалилась перегрузка. Чтобы не свалиться набок, приходится изо всех сил упираться ногами в клепаный пол и цепляться за жесткие откидные сиденья. Взлет и развороты «Антея» в воздухе можно заметить только по солнечным бликам, скачущим по потолку отсека – иллюминаторы расположены на самой верхотуре, словно самолет проектировали для каких-то атлантов.
– Ну, все – взлетели, – удовлетворенно крякнул Алексеев, устраиваясь поудобнее. – Крайний прыжок с Дягилева в этом сезоне, теперь если только в лагерях разок-другой обломится…
– Миша, а почему про прыжки говорят «крайний», а не «последний»? – поинтересовался Маргус, наклонившись к самому Мишкиному уху, стараясь перекричать рев турбин.
– Да просто традиция такая! – чуть ненатурально засмеялся Алексеев. – Говорить «последний» – примета хреновая, может и в самом деле последним стать, понял?
– Не очень, – признался Маргус. – Но я запомню.
– ПАБ! – сирена рявкнула внезапно – коротко и резко, словно пинок под зад.
Вздрогнув, курсанты словно спросонья вытаращились на вспыхнувшие желтые плафоны. Встали, выбили подпорки из-под сложившихся сидений. Деловито, но все же не без суетливости, изготовились к прыжку.
– ПАБ! – и выпускающие короткими тычками направили первых десантников в короткие наклонные коридоры, ведущие к боковым дверям. Вот уж в каком самолете точно не бывает отказчиков: стоит шагнуть в этот коридор, как неведомая сила властно высасывает тебя наружу.
…Ох, ё! Мощнейший поток от могучих двигателей отшвыривает тебя, словно ничтожную щепку от борта торпедного катера. Мгновенно выдувает изо рта всю слюну и размазывает по лицу (если есть чего в носу – тоже размажет). Вдохнуть нет никакой возможности, и из последних сил сжимаешь вместе ноги, отчаянно стараясь держать хоть какое-то подобие группировки. Кольцо лучше не дергать – пусть сработает автоматика, бесстрастно отмерив каждому три секунды свободного падения и развесив парашютистов с равным интервалом. Раскроешь купол чуть раньше – и можешь запросто заполучить к себе в стропы летящего следом соседа, а это уже серьезно. Стропы могут перехлестнуться, купола сложатся, совьются в бесформенный кокон и – привет, «выходи строиться». Небо десантника не обидит, обидит его земля…
…Поток успевает напоследок крутануть тебя как котенка, за шкирку, и ты видишь удаляющийся в туманную размытую глубину «Антей», похожий на невиданную гигантскую рыбину. Из распоротого брюха рыбины сыплются оранжевые икринки – маленькие купола стабилизирующих парашютов. Ну же… Пятьсот один, пятьсот два… Бл-лин! Перед тобой вдруг вспыхивают белые прутья строп, и ты влетаешь в чей-то купол, успевая лишь инстинктивно зажмуриться. Розги строп со всего размаху хлещут тебя по лицу, и щека вмиг набухает кровавым рубцом. Звездец…
– Товарищ полковник, схождение! – вскинул руку радист. – Вон, с краю – сыплются!..
– Вижу! – рявкнул полковник Глушцов, руководитель прыжков на площадке десантирования, стискивая тангенту микрофона: – Воздух, я – Земля! Прекратить десантирование! Как понял?!
– Понял, прекращаю, – флегматично отозвался из поднебесья командир «Антея».
– Доктор, заводи «таблетку» – быстр-ра! Лячин, УАЗик – ко мне! Синоптик! Что за херня!!!
– Беда в одиночку не приходит – вот уж что верно, то верно. Взревела и зашлась пулеметным треском вертушка ветромера на покачнувшейся дюралевой мачте – это был внезапно налетевший шквалистый порыв, о котором не успели предупредить синоптики…
– Эй, ты кто? – окликнул Ауриньш висящего под ним парня. Стропы его наполовину раскрывшегося парашюта Маргус крепко держал левой рукой.