— Не белик, а белочка. Разница, — поправил Володя. — Мама-белка бросила свою белочку.
— Плохой? Да? — спросила Ната. — Вова, ну?!
Она совсем недавно научилась говорить, но зато теперь болтала без умолку, заменяя букву «р» буквой «л», коверкая слова. Но это её не смущало: Ната повторяла всё, что ей говорили, пусть неправильно, но требуя — обязательно! — ответа на все свои вопросы.
А Вове было сейчас не до сестрёнки. Он думал о маленьком бельчонке и о том ещё, почему его бросила мать. Бельчонок теперь как бы прирос к ветке, прижавшись к ней животом, свесив лапки вниз.
Ната сказала:
— Мама белика наказала.
— Скажешь тоже! — резко ответил Володя. — Таких маленьких не наказывают.
— Наказывают! — уверенно подтвердила Наташа, видимо вспомнив что-то, что происходило с ней.
Теперь бельчонок дрожал так, что под ним подрагивала ветка. Володя и Галина Фёдоровна посмотрели и сказали друг другу глазами, что мама-белка действительно поступила жестоко: бельчонок свалится и разобьётся.
Ната вдруг хихикнула.
— Тебя бы так! — сердито буркнул брат. — Тебя бы так оставить на голой ветке.
И в это время бельчонок, почувствовав, видимо, что помощи ждать не от кого, поднялся, снова уцепился лапками и стал очень смешно прыгать по ветке. Ната при этом весело покрикивала:
— Пыг-скок, пыг-скок.
А бельчонок, окончательно расхрабрившись, перемахнул с ветки на нижнюю ветку и — шасть к самому дуплу, из которого выглядывала черноглазая мама.
— Научился, научился! — захлопал в ладоши Володя. — Видишь, Натка, это мама-белка так его учила. Поняла?
— Угу, — сказала Ната.
Галина Фёдоровна взяла дочку за руку:
— Пошли, дети.
Ната выдернула свою руку из маминой:
— Сама.
— Ну, сама так сама. Беги вперёд, только не споткнись…
Скоро сосны остались позади. Ратиковы пересекли асфальтовую дорогу, прошли переулком и остановились.
— Ната, назад! — крикнула мама.
А Володя при этом бросился вперёд, схватил сестрёнку и подбежал к матери.
Пахло горьким дымом и чем-то до тошноты сладковатым. В конце переулка торчал кусок стены с чёрными провалами вместо окон, груда камней, кривые, как змеи, рельсы стояли торчком, и всё это было подёрнуто как бы туманом. Сквозь пыльно-дымную завесу видны были, будто серые тени, фигуры людей с ломами, лопатами, тачками.
«Мираж», — промелькнуло в голове Володи.
А мама сказала:
— Разбомбили. Что же будет?..
— Разбомбили. Что же будет?..
ВОИНСКИЙ ЭШЕЛОН
— Что же будет? Что же будет? — говорила как бы про себя Галина Фёдоровна, обнимая и целуя мужа. Но тут же спохватывалась и успокаивала его: — Ты, Матвей, главное, не волнуйся о нас. Володя мне уже помощник, а Наточка послушная… Наташа, ты куда? Иди к маме. Ну?!
Это было на вокзале в один из первых дней войны. У вагонов плакали женщины, но были и такие, что сдерживали слёзы и только молча смотрели на мужей, сыновей, братьев и отцов, непривычно остриженных под машинку, в мешковатых, ещё не обносившихся гимнастёрках. Некоторые из них шутили и смеялись, чтобы скрыть своё волнение.
Ната сказала на своём шепелявом детском языке, сказала так просительно, так от души:
— Мама, пусть эти дяди не едут… Пусть эти тёти не плачут… Не надо ехать, не надо плакать…
Это было, наверно, самое длинное, что девочка сказала в своей жизни. Она взяла своими маленькими руками большую руку отца, крепко-крепко прижала её ладонью к своему лицу и не отпускала. А когда почувствовала, что отец хочет высвободить свою руку и, значит, уйти, оставить их, тихо спросила:
— Папа, ты далеко?
— Далеко.
— Так далеко, что не видно?
— Не видно, доченька.
— Далеко — плохо, — сказала Ната.
А Матвей Тимофеевич ответил, сказав тихо, как бы про себя:
— Далеко от глаз, да близко к сердцу.
Это были последние минуты прощания.
Галина Фёдоровна взяла Наташу за руку:
— Стой здесь, доченька.
Уже вдоль состава пронеслась команда:
— По вагонам!
Чёрные рупоры передавали какие-то слова, но разобрать их нельзя было. Наташа твердила теперь одно короткое: «Не надо» — и плакала.
А Володя сказал ей строго:
— Перестань плакать. Надо! Поняла?
— Угу, — мотнула головой Наташа.
Она уже была на руках у отца, целовала его в продымлённые губы и не плакала…
Засвистел где-то в хвосте поезда главный кондуктор, гуднул паровоз, звякнули буфера, вагоны отъехали чуть-чуть назад, а потом плавно покатились вперёд.