— Пошли!
Было страшнее, чем ночью во время бомбёжки. Страх этот не покидал Володю всю обратную дорогу, и ему всё время виделась тёмная громада дымящихся камней, что-то тяжко-серое, почти чёрное, сумрачное среди ясного солнечного дня.
Обратно шли молча и торопливо. Наташка, не успевая за большими шагами взрослых, переходила в бег. Она сначала похныкивала, потом же, снова почувствовав, что сейчас не до неё, замолчала.
А вот и маленький дом Ратиковых. Утром ещё по двум сторонам подъезда были две маленькие витрины — молочной и булочной. Теперь же на тротуаре высилась куча мусора и битого стекла, а вместо магазинных окон — пирамида мешков с песком, прикрытых снаружи листами фанеры.
От этого дом сразу как бы ослеп.
— Володя, ты не заметил, разве эти окна ночью разбило? — спросила Галина Фёдоровна.
— Не помню, мама.
— Разбили! — сказала Ната. — Я помню.
Войдя в подъезд, Володя прежде всего открыл почтовый ящик, пошарил в нём рукой и сказал:
— Ничего, мама. Письма с фронта медленно идут. Вот и Мишка ничего не знает о своём папе.
Миша, школьный товарищ Володи, в один с ним день проводил своего отца на фронт.
— Ты плохо искал.
Галина Фёдоровна опустилась на колени перед ящиком — для её роста он висел слишком низко, — отодвинула дверку-дощечку и заглянула внутрь.
— А это что?! — Она держала в одной руке бумажку, а другой вытирала глаза. — Прочти, Вова, это не письмо, а какая-то повестка-извещение. Прочти же: у меня всё расплывается перед глазами.
В подъезде было сумеречно: единственное окно из подъезда на улицу тоже, как витрины магазинов, за это утро, видимо, забили фанерой и тут же закрыли стеклянный фонарь на крыше, который в солнечные дни золотистыми шарфами освещал лестницу. Володя прищурился и стал читать бумажку, напечатанную на машинке, с вписанными кое-где словами от руки:
— «Гр. Ратиковой Г. Ф. Настоящим доводим до вашего сведения…» Натка, опять ты ревёшь! Тише! Я и так ничего разобрать не могу. Мама, ты не волнуйся — это же не письмо оттуда, а что-то здешнее, московское…
— Читай, читай, Володечка!
— Читаю: «…вашего сведения, что ваше дежурство по противовоздушной обороне на крыше в ночь с пятницы на субботу с восьми вечера до восьми утра. Вам надлежит зайти в домоуправление за инструкцией по тушению зажигательных бомб». Всё… Натка, да перестань же реветь!
— Бомба, — сказала Натка и замолчала.
Они вошли во двор и чуть только переступили порог в прихожую, как за одной из двух дверей услышали громкий голос:
— Получили? Поздравляю!
Затем приоткрылась дверь, и в ней показалась голова женщины. Всё в ней было ладно и как-то аккуратно, как на картинке. Волнистая причёска цвета спелой пшеницы, глаза как васильки, брови и ресницы чётко очерченные, а щёки и лоб красные, точно она только что из парилки в бане. В приоткрытой двери виднелся ещё её цветастый, пёстрый воротник какого-то платья или закрытого халатика, и в розовых ушах поблёскивали маленькие серёжки.
Галина Фёдоровна ничего не ответила соседке, но та вышла в прихожую и резко сказала, как бы выкрикнув:
— А я торчать пугалом на крыше не собираюсь.
Последние слова она бросила в закрытую дверь Ратиковых.
— Володя, молчи! — сердитым шёпотом произнесла Галина Фёдоровна. — Слышишь, не смей связываться! Натка, раздеваться! Вовка, ты куда?! Слышал, что я сказала?! Ты ещё не дорос со взрослыми ссориться. Сейчас же отойди от двери!
— Сна не взрослая, а…
— Молчи! — оборвала его мама.
Уже не первый день Галина Фёдоровна всеми силами сдерживала Володю, который готов был сцепиться с соседкой Ольгой Олеговной. Это началось с первых же минут, когда воскресным полднем по радио объявили о войне. Тогда вся семья была в сборе, и сюда же, в комнату Ратиковых, к радиоприёмнику прибежала Ольга Олеговна. Когда прозвучало жестокое слово «война», Галина Фёдоровна одной рукой взяла мужа за локоть, прижалась плечом к его плечу, а другой обняла детей:
— Матвей, что же будет?
— Выдюжим, — сказал Матвей Тимофеевич. — Выдюжим!
Дети молчали. Они никогда не видели войны, не знали и не очень понимали, что это. А Ольга Олеговна сказала:
— Сахар запасать надо! — и тут же выбежала из комнаты, а затем Ратиковы услышали, как хлопнула входная дверь в передней.
Эти её слова о сахаре крепко запали в душу Володе. Он и раньше недолюбливал эту женщину за то, что она, угостив Наташку конфеткой, тут же просила маму дать ей что-нибудь — соль или чай, крупы или масла. Да она, Галина Фёдоровна, и так отдала бы ей всё, что у неё было. Так нет же: соседка обязательно считала нужным перед этим умаслить чем-то. Володя про себя называл её подлизой. Он уже понимал, что делает она это потому, что сама никому стакана воды не даст просто так.