Разноцветные стекла бесстыдно слагаются в имя.
Тень от платья горчит, на камнях иероглифы или...
Я боюсь продолжать. Я, наверное, болен рассудком.
Вновь ее силуэт мне встречается на перекрестке.
Особняк за оградою, запах сирени и голос.
Я умею писать не стихи, а мотивы и всплески.
Я забыл, кем я был. Я в империи южного ветра.
Я в столице столиц. Ваше имя, похоже, Елена?...
У меня же не имя, а вздох обветшалого ветра.
У меня на руках засыпает раскрывшийся ландыш.
Я давно заблудился в своих голосах и обличьях.
И, похоже, что жизнь отпустила меня этой ночью
На заслуженный отдых, и падали звезды в осоку,
И смотрело в огонь распаленное око циклопа.
Бледный конус кометы походит на след сталактита.
Имя южного ветра становится флагом на башне.
Алфавит забывается. Память становится светом.
Лишь один поцелуй. Или только пространство для взгляда.
***
"И пред престолом - море стеклянное, подобное кристаллу"
Откр. Иоанна Богослова, 4, 6
Се - твердь стекла. В его сквозных расщепах
Горчит дождей заветренная взвесь.
О, как сырые нашепты нелепы
Тем, кто в стекле от века и поднесь!
Мы впаяны, как древние стрекозы,
В декартову размеренную глушь.
И не взлететь. И не разбиться оземь.
Не танцевать над зеркалами луж.
Всё сужено. В стекле темно и плотно.
Не спится - что ж: сочти себя до ста.
Как страшно быть - и всё же быть животным
В святой глуши слюдяного листа.
Прожилками саднят крыла стрекозьи.
Что, тяжела фасеточная стклянь?
Не хватит лжи - и не достанет розни
Пробиться сквозь, в мутнеющую рань.
Пей твердый воздух - с ненавистью к тверди,
Что льется в обожженный ком трахей.
У стрекозы - не сердце: лишь предсердье,
Коснеющее в ветре, как в грехе.
Нам - не болеть, не ждать, и не страшиться.
Всё отболело и отождалось.
Лишь знать, что время - острая страница:
Перевернись - переломи стрекоз...
* * *
Я просыпаюсь. Я режу свой сон о хрусталь.
Лезвие ветра - в фасеточном саване ос.
Ёрзают буквы, и напрочь слетают с листа
В рдяное марево светом распятых берез.
Город скользит по ладони, и тонет в стерне.
Город сквозит привидением сквозь решето.
Если б его очертания стали верней...
Впрочем, наверное снова случится не то.
Лунные рвы рассекают собой горизонт,
Швы не свести, не получишь в итоге "алеф".
И в январе все нужнее становится зонт, -
Лед получил причитавшийся льду обогрев.
Бдительны звери на шторах, уже не уйдешь.
Падай себе в горловину расхристанных зим.
Были мы - камни, а вот - получается дождь.
Капли шутя пропадают в окружной грязи.
Пляшут растения свой затяжной контрданс.
Небо вцепилось рентгеновским зрением в мозг.
Я - Дон-Кихот, я скликаю своих Санчо Панс
Сбить мне с гортани трезвучьями ноющий воск.
Скоро коней поведут под уздцы в тишину.
Скоро огонь поведут к полынье на убой.
Я остаюсь, чтобы в лапы к кабацкому сну
Всласть загреметь с перепачканной вдрызг голытьбой.
Я остаюсь, я готовлю себе бубенец,
Шапку трехцветную правлю иглой тростника.
Если написана книга, то книге - конец.
Но бесконечен пустой перебор дневника.
***
Ветви, ветошь, сухая листва.
Небо брошено в звёздную просыпь.
Нас с тобою рука божества
Выводила неловко, как пропись.
Выводила строки поперёк
И почти разрывала страницы.
Вот и вышло, что мы между строк,
С древней теменью в пасмурных лицах.
А осенняя зыбится мгла.
Время хочет окончиться, только
Всё из мнимого смотрят угла
Клинописные дряхлые волки.
Их писали пораньше еще,
Только знаки им выдались проще.
Но и здесь иероглиф смещён,
Занимая чрезмерную площадь.
Только всё же они задались,
И горды своей твердой основой.
И за нами как из-за кулис,
Наблюдают из чащи сосновой.
Проведи же меня наискось,
Мимо линии волчьей, шерстистой.
Слишком многое не удалось
Слишком многое вышло нечисто.
Да, кривая вывозит не враз.
И еще мы заглянем, наверно,
В прорезь волчью, в острастку их глаз,
В их холодную древнюю скверну.
Или стоит дождаться утра?
Нам полночные гибельны тропы.
Так давай соберем для костра
Ветви, ветошь - и звездную копоть.
***
О, город без весны, что существует час!
Ты - сквозняка эскиз, мираж, эфемерида.
Как ты при этом всём переживаешь нас?
Которая из звёзд тебе отозвалась
И не даёт сойти в бескровный мрак Аида?
Ты тянешь в небеса не шпили, а мостки.
Бросаешь в облака огромные канаты.
Как ты при этом всём не глохнешь от тоски,
Когда архангелы, огнисты и узки,
Берут тебя своим отточенным охватом?
И паутин твоих холодная слюда
Разломится вот-вот на льдистые осколки.
Как ты при этом всём не веришь в "никогда"?
И как тебя еще баюкает звезда,
В сердцах баюкает, без цели и без толка?...
***
Чтобы в старости мне не пришлось поминутно краснеть,
Я хотел бы забыть, а еще откровенней - запомнить,
Как трава разверзает ложесна земли по весне
И стремится прогал между почвой и твердью заполнить.
В неуемной гордыне ростков, устремившихся ввысь,
Я провижу безудерж и буйство недружного роста.
Сколько тонких былинок, что вон из утробы рвались,
Снова примет она, став уже не утробой - погостом.
Я смотрю в эту буйную светлозелёную глушь,
В эту раннюю рвань, волокнистую, прелую накипь.
И прошу тебя, зрение, - выдержи, не занедужь:
Нам держать это виденье ныне, и присно, и паки.
СКЕРЦО В АРХАИЧЕСКОМ СТИЛЕ
C. Калугину
Моя душа совсем не задалась.
Она до срока так и не сумела
Себе усвоить собственную связь,