Мой личный опыт общения с пациентами дал мне уверенность, что отношения между телом и психикой куда сложнее, чем предполагает модель Хэй или допускает официальная медицина. Иногда очевидно, что эмоциональные переживания лежат у истоков физических симптомов (к примеру, доказано, что прошлые психические травмы в значительной степени влияют на работу иммунной системы, как описывает психиатр Бессел ван дер Колк в книге «Тело помнит всё»). Но влияние это не всегда простое и не всегда однонаправленное. Мои пациенты болели, и болезнь заставляла их задуматься о других аспектах своей жизни. Болезнь позволяла им распознать или выпустить наружу боль, которую они раньше игнорировали, и служила готовым языком для выражения чего-то иного.
В конце четвертой части «Патрика Мелроуза» романист Эдвард Сент-Обин так точно передал этот феномен в словах, что я вздрогнула, прочитав их:
[Его тело было кладбищем похороненных эмоций; симптомы его недугов концентрировались вокруг одного и того же фундаментального ужаса… Частое мочеиспускание, синдром раздраженного кишечника, боль в пояснице, нестабильное давление, подскакивающее от нормального до опасно высокого за несколько секунд – от скрипа половицы или от мысли о другой мысли, и властвующая над ними тирания бессонницы – всё это указывало на тревожность столь глубокую, что она подмяла под себя инстинкты и автоматические процессы в теле. Можно изменить поведение, скорректировать отношение, трансформировать мировосприятие, но сложно что-то сделать с соматическими привычками младенчества. Как младенцу выражать себя, когда у него еще нет личности, когда у него еще нет слов, чтобы выразить то, чего у него еще нет? В изобилии ему доступен только бессловесный язык травм и болезней[8]. ]
Этот бессловесный способ выражения я и стремилась понять – понять тело и его упрямый, неуловимый язык.
Осознавали они это или нет, но и Сент-Обин, и Хэй испытали на себе влияние Вильгельма Райха. В корне всех его идей, хороших и не очень, лежит одна-единственная мысль, к которой Райх пришел в Вене в межвоенный период: наши тела без нашего ведома несут в себе нашу историю, все те вещи, которые мы пытаемся игнорировать или отрицать. Из этого зерна впоследствии выросли его представления о свободе, но оно же стало источником сомнительных и даже опасных теорий о здоровье, которые он развил в Америке.
В 1918 году двадцатиоднолетний Райх, солдат еврейского происхождения без гроша за душой, приехал в Вену после трех лет службы офицером пехоты в Австро-Венгерской армии – трех лет в грязи окопов итальянского фронта. Огромная империя, в которой он вырос, потерпела сокрушительное поражение, оставив его без дома, куда он мог бы вернуться. Его родители погибли, когда он был еще подростком, а роскошное семейное поместье в Буковине пришло в запустение во время русского вторжения. После падения Австро-Венгерской империи в ноябре того же года поместье оказалось на территории Румынии (а ныне Украины). На то, чтобы отсудить свой дом обратно, у Райха не было денег.
Город, в который его занесло, тоже переживал не лучшие времена. Вена потеряла статус столицы благополучной и многонациональной империи, – прежде за несметные богатства и роскошь ее называли «городом мечты». Новоявленная Республика Германская Австрия утратила две трети своих довоенных территорий, лишившись доступа к основным источникам топлива и продовольствия. К тому времени, когда Райх там оказался – вместе с волной тысяч мигрирующих солдат, таких же, как он, бездомных и обездоленных, – крона уже почти ничего не стоила из-за гиперинфляции. Древесина была в таком дефиците, что мертвых хоронили в картонных гробах. Многие из них пали жертвой эпидемии испанского гриппа, бушующей на руинах города.