Произведения все под стать – упыри, хитники с вилами, лесники-людоеды и аналогичная русская народная жуть да бытовуха. Не Стивен Кинг, не Лавкрафт, не граф Толстой и племянники, скорее художественное изложение сводки преступлений в сельской местности. На сцене он вел себя так, точно сквозь него пропускали не менее полутора тысяч вольт.
В общем, страшновато.
Впрочем, голос имел сильный и красивый. В дальнейшем, бросив пить и приодевшись, Сид еще и вставил зубы – тогда-то выяснилось, что и тексты, положенные на музыку, не столь уж плохи, особенно по сравнению с аналогичной продукцией.
Имелся еще один неприятный момент. Как ни старался Гуров – а он старался, подбирая цензурные тезисы в обоснование своего вето, – но так и не припомнил ни одного скандала, связанного с именем Ситдикова. На что и Мария не преминула указать:
– Не понимаю, чего ты дергаешься, как холодец. За двадцать пять лет активного прыганья по неформальным сценам – ни одного протокола. По-моему, результат отменный.
Однако муж уступать не собирался:
– Тем более. Значит, он двусмысленный, на сцене – один, в жизни – другой, это готовый маньяк. Или просто никогда не попадался.
Мария продолжала работать адвокатом дьявола, по-прежнему спокойно, с осознанием собственной правоты:
– Не важно, что тебе кажется. Перед законом он чист, как новорожденный белек.
Пришлось перегруппироваться и зайти с другого фланга:
– Хорошо, пусть так. Однако стоит ли так ронять планку? Тебе, с твоими званиями, реноме, преданной публикой, именем, наработанным годами… помилуй! Заигрывание с неформалами – удел престарелых примадонн.
Так, жена взяла пилочку, начала ею орудовать.
Лед тронулся, проняло.
– Сид на сцене дольше меня, – чуть напряженно заметила она.
– Ты играешь. Он же орет да козлом скачет.
– Никем он не скачет. И он поет.
– Этот вой у нас песней зовется? – съехидничал он, понимая, что конструктивные доводы иссякли и диспут грозит перейти в фазы «надуться и замолчать» (с его стороны) и «усмехнувшись, пожать плечами» (со стороны Марии).
Однако жена была настроена серьезно. Подняла ладошку, вежливо призывая заткнуться, некоторое время помолчала (наверняка считая до десяти), потом завела снова, по-доброму:
– Лева, ты, мой супруг и опытный людовед, никак не можешь понять моих мотивов. И чем объяснить эту дичь – никак не соображу.
– Ну так поясни и не выпендривайся.
О, крутанулась в тонких пальцах острая пилочка, но бытового смертоубийства не случилось. Все-таки терпение у жены ангельское, а упрямство – дьявольское.
Мария по-другому ужалила:
– А ведь ты к пенсии становишься невыносим.
– Благодарю.
– …И я не молодею, – мрачновато констатировала она, – не за горами время, когда уже не выедешь на высокой груди и стройных ногах.
– До этого еще ой как далеко, уж поверь мне.
– Врешь ведь.
– Когда возможность имеется, я всегда говорю правду.
– Заткнись. Ты, конечно, полная тундра…
Приподнявшись, Гуров поклонился:
– И снова благодарствуйте, барыня.
– …А теперь уже ты не выпендривайся, а просто припомни и назови хорошие, по-настоящему сочные роли в пьесах, которые могла бы играть тетенька, а не соплюха двадцати трех лет с ногами от ушей. Соображаешь?
«Она что, ждет ответа?» – подумал он и промолчал.
– Иное дело в опере – там хорошо. Утверждай себе, что ты Иоланта и тебе восемнадцать. Даже если ты весишь под тонну и до пенсии пара часов – публика примет на ура. А почему?
– Сдаюсь.
– Да потому, что петь, если мало-мальский голос есть, можно хоть до смерти. В мюзиклах не так важен голос, куда важнее вовремя войти в струю, найти свою нишу, стиль. Коли имеются и артистические данные – тем лучше! Посмотри на Сида…
– Слуга покорный, уволь, на ночь глядя.
– А вот зря, – кротко заметила Мария, – ибо предубеждение и гордыня, особенно для сыщика, – это третья группа инвалидности.
– Тем более, пощади инвалида, – фыркнул муж.
Она вздохнула, глянула с любовью и сожалением, уселась, положив одну прекрасную ногу на другую такую же, и терпеливо начала в который раз:
– Пытаюсь я, Лев Иваныч, донести до вас очень простую мысль. Сид, после стольких лет работы в конкретном стиле, не побоялся измениться – и выиграл.
– Что и понятно, – подхватил муж, – ибо до гроба по сцене скакать нехорошо.
– Иные и скачут, да еще и по всему миру. И собирают на старых дрожжах и ностальгии полные залы инфантилов. Суть-то не в этом. Попробую тезисно, максимально понятно: считаю, что он очень грамотно поступил. Вижу в сотрудничестве со здравомыслящим профессионалом очень хороший шанс для себя.