Я решил дойти пешком до метро “Новослободская”, это минут двадцать самое большее. Я шагал по мокрым мартовским тротуарам, попадая то одной, то другой ногой в талый снег. Хоть ботинки у меня были хорошие, но ногам скоро стало сыровато и холодно, и этот холод поднимался кверху и помаленьку охладил и мои мысли. Конечно, никакого счастья и даже просто радости-сладости у меня с Галиной Ивановной не будет, и даже второй встречи, наверное, не будет тоже. Почему? По трём причинам. Во-первых, я студент из высокопоставленной семьи, а она повариха в столовой, то есть вообще незнамо кто. Но это несерьёзно. Мы живём в СССР, у нас все равны. Важнее вот что: во-вторых, я порядочный человек, а она даёт в групповике. Но и это не так существенно. Обычная тема русского романа: взять в жёны “падшую” и всё такое. Самое главное – в-третьих! Она любит мерзкого Мишку и со мной стала спать потому, что Мишка велел, и зачем мне всё это надо? Мало кого я так ненавидел в эти минуты, как моего старшего друга Мишу Мегвинешвили.
Вдруг у меня похолодело в груди. Страшно было даже предположить то, о чём я подумал в это мгновение.
Я бросился к автоматной будке и набрал Мишкин номер. Слава богу, он был дома.
– Мишка, – в ужасе спросил я, – Мишка, сколько ей лет?
– Кому? – он то ли правда не понял, то ли сделал вид.
– Галине Ивановне.
– Хе-хе. Что, понравилась девушка? То-то же! Сколько лет? Да откуда я знаю … Я к ней в паспорт не заглядывал. А что такое?
– Ну, примерно?
– Примерно двадцать пять. Так, плюс-минус. Ну, двадцать три. Или двадцать восемь. Но не восемнадцать. И не тридцать пять. А что такое, в чём дело?
– Но … Но не сорок пять?
– Ты что, дурак?
– Точно не сорок пять?
– Ты что, глазами не видишь? Скажешь тоже, сорок пять. Я с такими не вожусь. Что случилось, я тебя в третий раз спрашиваю?
– Ничего. – Я повесил трубку.
Сердце всё ещё билось, но я постепенно успокаивался и даже как будто со стороны удивлялся своим ужасным мыслям. Дойдя до “Новослободской” и спустившись к поездам, я перестал об этом думать и спокойно поехал в университет.
Вечером, как только я открыл дверь квартиры, в коридор выбежала мама Лера. Я не думал, что она сегодня приедет с дачи. Она нарочито задыхалась – специально накачивала себя для крика. В одной руке у неё был мерзкий пучочек спутанных волос, в другой – полотенце. Я сразу понял, в чём дело. Я вырвал у неё этот катышек, пробежал к сортиру, кинул в унитаз, спустил воду.
Вернулся, стал снимать ботинки. Она продолжала тяжело дышать.
– Отбой, – сказал я. – Вольно. Закури!
– Привёл в дом какую-то шлюху! – наконец-то заорала мама Лера; видно, накачала достаточно злобы. – И она своими волосьями засоряет всю ванну!
– Всё, всё, нет никаких волосьев, отбой, – повторил я.
– И вытирает свои прелести, прелести свои вытирает, моим полотенцем! – и ткнула его мне в лицо.
На полотенце в самом деле виднелись два курчавых волоска.
– Какие ещё прелести? – хмыкнул я. – Самой, небось, хочется?
– Чего? – сощурилась она. – Че-го?
– Того! – я поклацал зубами и высунул наружу язык.
– Ну, ты! – она замахнулась на меня. – Наглец! Заткнись! Отцу скажу!
– Это ты заткнись, старая извращенка! – крикнул я. – Это я отцу скажу. Всё про тебя знаю. Видел тебя с Антониной Сергеевной. Фу!
– Дурак! – она старалась оставаться спокойной. Но всё же прибавила: – И негодяй к тому же.
На секунду мне стало весело и злобно. Порода матери сказалась во мне – моей настоящей, ни разу не виденной матери. Я почувствовал увлечение и прелесть негодяйства. Мне захотелось пошантажировать маму Леру.
Но вдруг я вспомнил Галину Ивановну.
Вспомнил её узкие желтоватые стопы, её твёрдые чуть шершавые пятки. Пластырь на лопнувшей мозоли.
Вспомнил её милое безответное лицо, которое я держал в ладонях, убирая назад её тонкие русые волосы, отчего оно делалось похожим то ли на куклу-лисичку, то ли на Нефертити, – умиляясь и целуя её глаза, лоб и нос – за секунду до того, как из неё вдруг полилась нежданная кровь.
Весёлая злость исчезла, потому что я понял: я люблю Галину Ивановну. Я не мог себе объяснить это внезапное чувство, но я его чувствовал. Было похоже на то чувство, которое дрожало во мне, когда я целовал её ноги, пальцы и пятки. Я вырвал полотенце из рук мамы Леры и прижал его к лицу, к глазам, носу и рту, поцеловал его и, глубоко вдохнув, попытался уловить запах Галины Ивановны.
Мама Лера смотрела на меня как на безумного.
Пройдя в кухню, я сделал себе два бутерброда с сыром и съел их, запивая прохладным чаем, слыша, как мама Лера расхаживает по коридору – от входной двери до кухни и обратно. Поев, я успокоился и закурил, выдыхая дым в приоткрытое окно. В кухне мы не заклеивали окон, как во всей квартире, потому что тут всегда было жарко от газовой плиты.