– Ты крепко надрался за ужином…
– Да, но то, что я говорил Жан-Иву, это серьезно.
– Мне кажется, он серьезно и воспринял…– она провела пальцами по моему животу.– Кроме того, я думаю, ты прав. На Западе сексуальной свободы больше нет.
– Ты знаешь почему?
– Нет…– Она задумалась.– Нет, пожалуй, не знаю.
Я закурил, устроился поудобнее на подушках и сказал:
– Возьми в рот.
Она удивленно на меня покосилась, но, сжав мои яйца рукой, потянулась к члену губами.
– Вот!– вскричал я торжествующе. Она подняла голову и уставилась на меня с изумлением.
– Видишь, я тебе говорю: «Возьми в рот», и ты берешь, хотя, может, совсем и не хотела.
– Ну да, я об этом не думала, но мне приятно.
– Это меня в тебе и удивляет: ты любишь доставлять удовольствие. Отдавать свое тело, бескорыстно доставлять радость – вот что у нас разучились делать. Люди разучились дарить. И потому, сколько бы они ни старались, они уже не могут воспринимать секс как нечто
естественное.
Они стыдятся своего тела, поскольку оно не соответствует порностандартам, и по этой же причине не испытывают влечения к телу другого. Невозможно заниматься любовью, не умаляя своего «я», не признавая себя, хотя бы на время, зависимым и слабым. Любовная экзальтация и сексуальное влечение имеют одинаковые корни, и то и другое происходит из самоотречения; и там и там, не потеряв себя, ничего не обретешь. Мы стали холодными, рациональными, мы ставим превыше всего свою индивидуальность и свои права; мы стремимся в первую очередь быть ничем не связанными и независимыми; кроме того, мы озабочены здоровьем и гигиеной – тоже не лучшая посылка для секса. В такой ситуации профессионализация секса на Западе неизбежна. Есть еще садомазо. Это царство рассудка; здесь все подчинено четким правилам, все их заранее принимают. Мазохистов интересуют только собственные ощущения, им любопытно знать, какую боль они способны вынести,– это напоминает экстремальный спорт. Садисты – иное дело, у них страсть к разрушению, и они готовы идти до конца: если бы они могли калечить и убивать, они бы это делали.
– Даже вспоминать не хочется. – Ее передернуло. – Тошнит.
– Потому что ты осталась сексуальной по-животному. То есть нормальной, и этим не похожа на других. Организованный садомазохизм со всеми его правилами может привлекать только людей из культурной среды, интеллектуалов, утративших всякий интерес к сексу. Прочим остается одно: порнопродукция с профессиональными исполнителями; а если кому хочется реального секса – то страны третьего мира.
– Понятно…– сказала она и улыбнулась. – Могу я наконец продолжить?
Я откинулся на подушки. Я смутно сознавал, что стою у истоков великого открытия; экономические перспективы не вызывали сомнений: потенциальную клиентуру я оценивал в 80 процентов взрослого населения западных стран; смущало другое: я знал, люди с большим трудом воспринимают простые идеи.
10
Мы завтракали на террасе около бассейна. Когда я допивал кофе, Жан Ив вышел из своего номера с девицей, и я узнал в ней одну из вчерашних танцовщиц. Это была высокая негритянка с длинными тонкими ногами, не старше двадцати. Он сначала смутился, потом подошел к нашему столику и, улыбнувшись краешком губ, представил нам Анхелину.
– Я обдумал твою идею, – заявил он сразу. – Меня немного пугает реакция феминисток.
– Среди наших клиентов будут и женщины, – возразила Валери.
– Ты думаешь?
– О да, уверена… – с горечью сказала она. – Ты погляди вокруг.
Он обвел взглядом столики у бассейна: в самом деле, тут сидело немало одиноких туристок с кубинцами; почти столько же, сколько мужчин-туристов с кубинками. Он что-то спросил у Анхелины по-испански и перевел нам ее ответ:
– Она «хинетера», работает здесь уже три года, клиенты у нее все больше итальянцы и испанцы. Она думает, это потому, что она черная: немцев, англичан и американцев вполне удовлетворяет латиноамериканский тип, для них это уже экзотика. У многих ее друзей-“хинетерос” клиентки в основном англичанки и американки, иногда немки.
Он отпил глоток кофе, задумался, потом спросил:
– Как мы назовем новые клубы? Нужно, чтоб по названию человек их сразу отличил от «Открытий» и «Приключений», чтоб оно отражало суть, но не слишком явно.
– Я думала, может, «Эльдорадор – Афродита»? – сказала Валери.
– «Афродита»… – повторил он задумчиво, – неплохо. Не так пошло, как «Венера», эротично, культурно, экзотично – мне нравится.
Мы уезжали через час. В нескольких метрах от нашего автобуса Жан Ив попрощался с Анхелиной; он выглядел чуточку грустным. Когда он сел в автобус, я обратил внимание, что студенты неодобрительно на него покосились; виноторговец же не отреагировал никак.