В ее вкусе — метросексуал с темной челкой, светлыми глазами и ослепительной улыбкой. Спортивный, подтянутый любитель развлечений на свежем воздухе, который бегает трусцой по пляжу со своим стаффордширским терьером и оставляет старый, подержанный «лендровер-дефендер» у входа в самые дорогие клубы района Кэмпс-Бэй, где на фоне консервных банок-микролитражек он смотрится настоящим танком. После четырех-пяти неудачных опытов с клонами «мистера Мужское здоровье» она наверняка поняла, что многозначительное молчание и беззаботная болтовня ни о чем чаще всего маскируют эгоизм и средненький интеллект. Поэтому она и дает шанс всем Стоффелям и через месяц-другой увлекательных, хотя и не волнующих свиданий вежливо говорит, что им лучше остаться друзьями («Ты очень хороший»), а сама втайне удивляется, почему такого рода мужчины не трогают ее сердце.
Мы взлетели в потоке зюйд-оста. Эмма отложила журнал и стала смотреть в окно на Фолс-Бэй, где ветер гнал к берегу белые барашки на гребнях волн. Потом она повернулась ко мне.
— Леммер, откуда вы родом? — спросила она с явным интересом.
Телохранитель не сидит рядом с клиентом в самолетах, даже если работает в одиночку. Обычно он летит другим рейсом, а если летит в одном салоне с клиентом, то обязательно сидит несколько поодаль, чтобы исполнять свои обязанности анонимно и безлично. Никакого личного контакта, никаких разговоров, никаких вопросов о прошлом. Это необходимая дистанция, профессиональный буфер, предписанный первым законом Леммера.
— Из Кейптауна.
Мой ответ ее не удовлетворил.
— Откуда именно?
— Я вырос в Си-Пойнте.
— Ах, какая прелесть!
Интересное замечание.
— У вас нет тамошнего акцента.
— Пропал после двадцати лет службы.
— У вас есть братья и сестры?
— Нет.
Какая-то часть меня наслаждалась вниманием и интересом. Мне на время показалось, будто мы с ней ровня.
— Чем занимаются ваши родители?
Я просто покачал головой, надеясь, что такого ответа будет достаточно. Настало время сменить тему:
— А вы? Где вы росли?
— В Йоханнесбурге. Точнее, в Линдене. Потом я поступила в Стелленбошский университет. Там было так романтично по сравнению с Преторией и Йоханнесбургом! — Она ненадолго замолчала, видимо о чем-то вспоминая. — Потом я осталась в Кейптауне. Те места очень отличаются от высокогорья, Хайвельда. Там намного… приятнее. Не знаю почему, но там я сразу почувствовала себя дома. Как будто там мое место. Папа обычно дразнил меня. Говорил, что я живу в Ханаане, а они сосланы в Египет.
Я не знал, о чем еще ее спросить. Она перехватила инициативу:
— Жанетт Лау сказала, что вы живете в сельской местности?
Да, моей работодательнице пришлось объяснять, почему я приеду к клиентке только через шесть часов.
— В Локстоне.
Она отреагировала именно так, как я и ожидал:
— В Локстоне… А где это? — Как будто она обязана была знать, где находится Локстон.
— В Северном Кейпе, между Бофорт-Уэстом и Карнарвоном.
Она умела смотреть — ее взгляд выражал неподдельное, неприкрытое любопытство. Я заранее знал, какой вопрос вертится на кончике ее языка: «Почему вы решили там поселиться?» Но она ничего не спросила. Она была политкорректна, прекрасно разбиралась в требованиях приличия.
— Я бы тоже когда-нибудь хотела поселиться в сельской местности, — сказала она так, словно завидовала мне. Она ждала, что я отвечу, объясню, почему не живу в городе, изложу все доводы за и против сельской жизни. Таким образом она вежливо, завуалированно интересовалась, почему я там поселился.