— Вы умеете различать людей по степени кровожадности?
— Представьте себе, да. Энвер-паша, да упокоит Аллах его душу, был палачом, в сравнении с которым тот, что отсек сегодня голову Бача-и Сакао и бросил ее на попрание лошадиными копытами, — просто-таки Флоренс Найтингейл. Впервые я познакомился с ним, когда мне было только восемнадцать лет, вполовину, чем сейчас. Мой отец Генри Мортимер Смоллетт консультировал младотурок в 1912-м, когда те пришли к власти в Османской империи сразу после ее поражения в первой Балканской войне, а я учился у него тогда азам британской дипломатии.
— Особой британской дипломатии, — поправил майора адъютант. — Той, которая не учитывает ничьих интересов, кроме интересов Короны.
— Так вот, Энвер-паша уже тогда вел себя как упертый осел. — Смоллетт сделал вид, что пропустил мимо ушей последнюю реплику Талагани, но уже следующая его фраза доказала, что это лишь притворство. — Вот он знал только свою личную выгоду. И любил при этом быть во всем первым. Даже в резне иноверных армян, греков и ассирийцев. В конечном итоге жадность и властолюбие его и сгубили.
— Каким же это образом?
— Я был помощником главы британской миссии лорда Мердока Харта, в задачу которой входило уговорить бухарского эмира провозгласить Энвер-пашу, который тогда был назначен красным наместником в созданную здесь по распоряжению Москвы народную советскую республику, верховным командующим всеми басмаческими отрядами Бухары, Хивы и подконтрольных этим двум ханствам территорий Туркестана. Впрочем, старика лорда уже мало что интересовало, и вся тяжесть переговоров легла на мои плечи. И я сумел настоять на своем. Это очень не понравилось неформальному главарю тамошних бандитов Ибрагим-беку, который сразу же невзлюбил этого турецкого выскочку. И поклялся при первой представившейся ему возможности избавиться от него.
— Мне кажется, мистер Смоллетт, — прервал собеседника порученец, — что местных беев на Востоке можно не уважать, но их нельзя обижать. Иначе они тут же решатся на то, что вы, европейцы, потом будете называть подлостью и вероломством.
— Я имею отличное от вашего мнение на этот счет, уважаемый Барзак, — не согласился с собеседником молодой граф. — Я никогда не доверял этим бывшим туркестанским вассалам русского императора, которые предавали даже тогда, когда мы им делали хорошо.
— А Энвер-паша разве был не таким?
— Энвер-паша был османом. И обладал собственным имперским мышлением, не великорусским. Он мог быть нам очень полезен в Средней Азии, да вот гордыня подвела.
— В каком смысле?
— Бухарский эмир Сейид Алим-хан назначил его командующим объединенными басмаческими отрядами, а он провозгласил себя ни много ни мало «Верховным главнокомандующим войсками Ислама, зятем Халифа и наместником Магомета». То есть попытался в своей «священной борьбе за веру» поставить себя рядом с вашим пророком. Рекомендуясь таким образом, он сумел отхватить половину Туркестана под свое будущее пантюркистское государство, созданием которого, насколько мне известно, бредил всю свою сознательную жизнь. Красные разгромили его на подступах к Бухаре, а Ибрагим-бек, обещавший Исмаилу Энверу прийти на помощь, ударил ему в спину сразу с двух сторон.
— Вы, я вижу, хорошо владеете ситуацией и умеете оперировать историческими сведениями.
— Представьте себе, дорогой лейтенант, — признался Смоллетт, — что семь лет тому назад перипетии этой вражды снились мне каждую ночь. Как уж тут не запомнить все происходящее. Вероломный Ибрагим-бек своим бездействием помог большевикам оттеснить Энвера-пашу в таджикскую местность Бальджуан, где надежно запер, и впоследствии лишь наблюдал со стороны, как те шаг за шагом истребляют его воинство.
— Почему же Энвер не переправился через Амударью и не ушел в Афганистан?
— Предшественник предшественника уважаемого Надир-хана, эмир Аманулла, не позволил тому этого сделать, хотя и очень почитал его. Советы не разрешили, потребовали верности союзническим обязательствам с ними.
— Печальная судьба, ничего не скажешь, — посочувствовал Талагани.
— Энверу еще повезло. Ваш Аллах даровал ему сверх положенного по меньшей мере полгода жизни, сопротивления и мечтаний о благоденственном пантюркистском царстве, где он мог бы чувствовать себя наместником всевышнего. Ибрагим-бек подослал к нему наемных убийц аккурат перед тем, как напасть с тыла, но ему помогло провидение и один человек, которого вы хорошо знаете. Вернее говоря, знали до последнего момента, ибо теперь его нет в живых.